воскресенье, 25 февраля 2018 г.

Трудности

Люди не страдают от трудностей. Люди страдают – от несправедливости.

Это, вероятно, самая распространенная и самая обидная статья мучений. Переживаемые трудности мы считаем не своими кровными, а случайно и несправедливо выпавшими на нашу долю. И страдаем! От того, что нас-настоящих, нас-тех-что-на-самом-деле жизнь должна бы любить сильнее и обходиться с нами получше, помягче, пощедрее. Не может быть, чтобы мы так тяжело расплачивались за свои (такие незначительные) проступки.

Всерьез внутри себя признать, что мы заслужили все свои трудности, задача не из легких. Мы категорически не хотим в это верить. Это больно. Социум устроен таким образом, что с детства мы привыкли не иметь права на ошибку. Ошибка – это самое страшное, что может быть. Совершить ошибку – намного хуже, чем быть жертвой обстоятельств. Как воздух, нам необходимо чувство правоты. И мозг обслуживает эту потребность, подбирая (в меру своей развитости и организованности) факты и аргументы в пользу такой правоты.

четверг, 22 февраля 2018 г.

Восхождение

Уставшие до полного бесчувствия люди стоят на вершине горы, обозревая соседние горы.

На взлетный гребень выползают люди, собирая для последнего рывка силы, которых уже давно не осталось.

Маленькие замерзшие люди посреди ледяной пустыни медленно переставляют ноги в тяжелых ботинках.

В ночь на штурм вершины встегиваются в страховку люди с фонариками во лбу, с трудом унимая тошноту и дрожь.

К последней ночевке перед штурмом взбираются люди, взмокшие и высохшие за сегодня двадцать раз.

Задыхаясь и вскидываясь, в тесной палатке на малом плоском пятачке пытаются выспаться люди, первую ночь проводящие на высоте.

У самых стоп большой горы копошатся непривычные люди, с трудом отыскивая в душе невиданные на равнине старание и терпение.

В беспокойстве своей жизни, в попытках перебороть привычных ход вещей, теряют силы и радость люди, живущие на равнине.

Замедляясь, будто во сне, в конденсате злых испарений, неряшливо и случайно живут люди на болотах.

Не видя дневного света и чистой воды, задыхаются от привычного смрада люди в катакомбах теплоцентралей.

В теплой глубине земли плоско течет студенистая жизнь людей, ослепших, словно дождевые черви.

четверг, 15 февраля 2018 г.

Валовое внутреннее счастье

Ее считали обидчивой. Муж, на которого она могла сутками дуться, не объясняя причин. Дочь, которая полной ложкой хлебала тяжесть ее обиды. Мама, которой она не могла простить вообще ничего.

Обида ее возникала не мгновенно, не на лету, не в разговоре. Ранящие слова она слушала внешне вполне спокойно, и лишь спустя несколько часов они набирали венозную тяжесть, ощущались, как камень в груди и начинали радиоактивно фонить через всю ее жизнь, отравляя воду и пищу, и схлопывая беззаботное выражение на лицах даже самых беспечных людей. Ибо обида ее была сильна и уничтожительна.

О, будь мужчиной, она бы переломала кости своим обидчикам, а заодно и тем, кто нечаянно оказался рядом. Она бы взорвала город, где все они живут. Она бы нашла способ их всех уничтожить в открытом бою. Она бы, по крайней мере, так им все про них рассказала, что им бы стало предельно ясно, какие они недостойные люди, и как отвратительно перед ней виноваты. Жаль, она была женщиной, и ничего такого не делал. Но столь же чудовищна была чернота ее молчаливой оппозиции, неприятия, нетерпения.

Жизнь всегда бьет по самому больному. То есть на самом деле она бьет по всему фронту, но больно только там, где и до битья все было не слава Богу. Одним больно, когда их считают глупыми, и они получают по три высших образования, и даже после этого держат ухо востро – вдруг все еще считают? Другие уверены, что их никто не любит, и они совершают массу глупостей, чтобы высечь из окружающих хоть искру любви. Ей же была невыносима мысль о том, что ее ни в грош не ставят. И подобно тому, как человеку, потянувшему спину, вся жизнь представляется изнурительной чередой наклонов и сгибаний, ей казалось, что все кругом норовят ее принизить и таким образом лишить ее права быть.

В светлые минуты охлаждения она с болью думала о том, от чего ее жизнь так густо усажена обидами и так насыщена жарким непереваренным гневом. Иногда ей казалось, что ей не хватает некой душевной тупости, толстокожести, невосприимчивости к словам окружающих. И в этой мысли было свое удовлетворение, ибо страдала она, получается, из-за необычайной тонкости натуры, что, в общем, не стыдно, а даже очень достойно. 

Но человеком она была неглупым, и в душе понимала, что все не так. Что единственное, что питает ее злую ранимость, это недостаток общего, совокупного счастья в ее жизни. Валового внутреннего счастья. Того самого, что заживляет раны, латает дыры, излечивает хвори, воссоздает порядок из хаоса и наполняет жизнью мертвую материю. Того, пусть небольшого, но постоянного источника внутреннего изобилия, который бы постепенно и несомненно заплетал прорехи, наполнял пустоты, заливал доброй водой острые черные камни на дне ее души.

Вот чего ей недоставало, чтобы стать легкой и отходчивой, свободной и ласковой, не замечать мнимых принижений, не запоминать слова глупцов, и не силиться спустя десять лет половчее ответить им вслед! Как воздух, был ей нужен такой канал счастья, который бы напрямую соединил ее с тотальным источником этого самого счастья, и не пролегал бы при этом через других людей – ненадежных, себялюбивых, жадных, слабых, пустых и высокомерных. И тогда никто не мог бы наступить на этот шланг, пережать ее ощущение жизни, распоряжаться тем счастьем, которое предназначено ей. Тогда не нужно было бы собирать его по крупицам, содрогаться – будет-не будет, хватит-не хватит, горько разочаровываться в людях, суливших его и не давших. Тогда ей было бы до всех них все равно. Она даже могла бы с этими несчастными поделиться своим независимым и надежным счастьем.


Но такие мысли бывали редко. Потому что тотчас накатывала новая обида, и балансу ее счастья наносился непоправимый урон. Как от неизбывной боли, она от этого слепла и ожесточалась.