среда, 21 ноября 2018 г.

Сложность

Есть расхожее мнение: люди, совершившие что-то необычайное, отличаются от всех прочих невероятной цельностью, концентрацией и отсутствием внутренних противоречий. Обладая бездонной мотивацией, они все свое время и силы направляют на предмет своей страсти, через что и становятся олимпийскими чемпионами, Нобелевскими лауреатами, авторами великих книг и миллиардерами.

Не могу передать, до чего мне эта мысль органически неприятна! Гораздо меньше раздражают вовсе неправильные мысли, чем вот такие, полуправильные. Дело в том, что бульдожья хватка хорошо работает на линейных задачах. А вещи сложные определенно требуют чего-то еще, чего-то другого. Интересно, чего?

Известно, что великие творческие личности зачастую демонстрируют массу, казалось бы, несовместимых качеств. К примеру, одновременно: признаки лошадиного душевного здоровья, вроде феноменального упорства и оптимизма при любых обстоятельствах, и выраженного невротического нездоровья, вроде повышенного беспокойства, перепадов настроения и частых перемен мнения на противоположное. И вообще, выглядит так, будто им присуще не отсутствие противоречий, а как раз их обилие вкупе со способностью их примирять, не ослабляя. Они отчего-то не обязаны выбирать между логикой и интуицией, силой и деликатностью, настойчивостью и чувствительностью, любовью к тому что есть и постоянным стремлением к большего. Каким-то загадочным образом обе части этих мнимых дилемм цветут в них всеми цветами и во всю силу.

И цели у них тоже, как правило, не те одномерные и примитивные, в которые можно вцепиться и перестараться, разбить лоб во время молитвы, закусить удила и наломать дров. А довольно абстрактные, часто неясные, без четких определений и границ. Но зато вмещающие изломы и противоречия. Оставляющие пространство для сомнений и вариаций. Допускающие разные прочтения. Не позволяющие малым целям поглотить большие. Но позволяющие неоднократно сменить подход, привлечь неожиданно разнообразные ресурсы, задействовать полярные компоненты собственной личности, и много что еще.

То есть, если пропустить лирику, то получается, что сложные вещи требуют от человека сложности (экий  парадокс!). Требуют богатого содержания и часто противоположных качеств. Умения фокусировать взгляд в точку и смотреть панорамно и всеохватно. Требуют огромного внутреннего многообразия, которое, конечно же, не исключает ни целеустремленность, ни рассеянность, ни каторжный труд, ни царственное безделье, ни безответственные фантазии, ни четкие планы, ни пафос и ни юмор.


пятница, 9 ноября 2018 г.

Карта реальности

Предположим, некто берет кредит в банке, открывает свой бизнес, через полгода прогорает, от чего впадает в депрессию и накладывает на себя руки. Какому важному аспекту жизни посвящена данная история? Что мы здесь видим в первую очередь?

Смотря кого спросить. Предприниматель увидит неверную бизнес-стратегию. Маркетолог - опрометчивый выбор целевой группы. Банкир - ошибку кредитного отдела. Писатель - человеческую трагедию. Отрешенный - тщету материальных устремлений. Социалист — звериный оскал капитализма. Буддист - проваленное кармическое испытание. Психиатр — низкий уровень серотонина. Кто "прав"?

Похоже, что правы абсолютно все. Просто каждый бредет по жизни, глядя в свою "карту реальности", и на это карте пытается найти то, с чем сталкивается. При этом никто не может знать, как оно "на самом деле", и там, где художник видит ритмику черных и белых пятен, рентгенолог видит осколочный перелом запястья.

В этом для всех нас заключена известная трудность. Простодушно веря в непогрешимость своей правды, стоя бескомпромиссно на ней и отбрасывая все прочие, мы закрываем для себя множество дверей и отвергаем множество людей, которые в понятиях нашей карты постоянно говорят и делают разные глупости и гадости. Иными словами, мы добровольно и вслепую отказываемся от всех тех ценных и интересных объектов, что, возможно, нанесены на другие, не наши карты.

С другой стороны, отречься от того, в чем мы интуитивно уверены, что для нас достоверно и непреложно – и больно, и трудно. Это лишает нас опоры, расшатывает нашу структуру ценностей, дискредитирует наши прошлые поступки, делает нас потерянными и неприкаянными. Чтобы отказаться хотя бы от фрагмента своей карты, нужна специальная сильная причина.

К счастью, выход есть. Заключается он в том, чтобы, не отбрасывая с ходу свою, пробовать на вкус другие разновидности правды, осваивать их постепенно, примеряя на себя, как может быть по-другому. Не для того, чтобы себя поломать, а для того, чтобы себя отыскать. Ведь наша карта – это еще далеко не мы!

Так, болезненному аккуратисту, вероятно, стоит завести собаку, а болезненному раздолбаю - Гугл календарь. Отчаянному болтуну - полчаса молча послушать, а отчаянному молчуну - разок выступить с трибуны. А всем вместе: много читать. С открытым сердцем говорить с непохожими людьми.  Учиться новым вещам. Глубоко гуглить незнакомые слова. Периодически пробовать разные занятия. Путешествовать, прикасаясь к другим культурам. Изучать иностранные языки. Время от времени играть непривычные роли. Насколько это возможно, бывать в чужих шкурах.

И тогда со временем (по идее) должна возникнуть некая стереоскопичность мировосприятия, некое кросс-дисциплинарное знание, некая расширенная способность к аналогиям и сопоставлениям, некая интегральная, "обогащенная" интуиция. Может быть, так наша попытка постичь сложность мира не будет совсем безнадежной. Может быть, как это порой бывает, эта сложность в какой-то момент упростится и обобщится, и из наших будто бы отдельных кусочков соберется грандиозный целостный пазл, который мы называем нашей жизненной мудрость, и который когда-нибудь сделает нас немного добрее, терпимее и счастливее.


вторник, 30 октября 2018 г.

Не упустить свое

Есть люди, про которых говорят: этот, мол, своего не упустит. С таким чувством, будто это плохо. Хотя что плохого в том, чтобы не упустить свое? Свое – не чужое!

Человеку, не упускающему своего, не нужно ничего специально для этого делать. Он укомплектован внутренним сторожем «своего», который и обеспечивает это всечасное неупущение. Он вечно на стреме, зорко вглядывается в любую мелочь и чуть что не так – бьет тревогу. Он может выглядеть по-разному. У одних это широкий, кулацкого вида дядька, у которого зимой снега не допросишься. У других – офисная дамочка, ухоженная и цепкая, которая хорошо соображает на ходу, и всегда лишь в свою пользу. У третьих – яркий огненный дракон, молниеносный и жестокий. У четвертых - бесплотный дух наподобие демона Максвелла, методично сортирующий элементы жизни на «мое» и «не мое», особенно налегая на первое.

Я ни капли не против практичности. Но как-то так получилось, что остро симпатичные мне люди, все до единого, как раз из тех, кто запросто может «упустить свое». Не от слабоумия или слабоволия, а потому, что отвлекаются и упускают - не что-то конкретное «свое», а само деление мира на свое и не свое. Сам угол зрения такой, саму необходимость такой непрестанной классификации.

Они плоховато торгуются и запросто могут переплатить или продешевить. Могут не подумать вовремя, какой их интерес в деле. Могут потратить массу времени и сил, улучшая то, что прокатило бы и так. Могут отдать заведомо больше, чем возможно когда-нибудь получить взамен.

Вечно бодрствующий сторож требует уйму сил, которые они в него не вдыхают. Поэтому их обессиливший дракон большую часть времени спит и видит счастливые сны. Про детство, когда мое и не мое было довольно глупой условностью. Или про то время, которое в конце концов всех нас ожидает, и когда доподлинно выяснится, что на ту сторону мы ничего с собой не заберем. А сами они, пользуясь его мирным сном, заняты чем-то другим. На что-то другое тратят они отпущенные им силы. На какие-то другие, более осмысленные категории делят они все сущее, которое, уж конечно, не вращается целиком вокруг них.

вторник, 23 октября 2018 г.

Каждому свое

Некоторые от природы везучие люди наделены встроенным поплавком, который, даже когда их накрывает с головой, довольно быстро выносит их обратно на поверхность. Допустим, произошло что-то плохое, постигла неудача, жизнь свернула не туда – а они все равно сверху, до победного выправляют положение, отвоевывают утраченные позиции, возвращают себе свое. И пусть было трудно и больно, и понесли они серьезные потери, а вот поди ж ты! Опять в форме, опять хотят чего-то для себя, и даже относительно себя прошлого планируют расширяться, укрупняться и всячески расцветать. Верят, что жизнь их всегда будет идти в целом по нарастающей, и лучшее, конечно, впереди.

Но моя подруга Сашка была совсем другой. Ее жизнь будто колебалась на острее, и от любых качаний вправо и влево устремлялась неуклонно вниз. Она отчего-то не умела корректировать свою жизнь, и когда ее заносило «не туда», он навечно «не там» и оставалась. Когда она не поступила в институт, то больше уже никогда не пыталась, молча окрестив себя «недалекой». И пошла работать делопроизводителем в контору рядом с домом, к щекастым тетушкам с внуками, к их бесконечным сплетням и чаепитиям. Когда ее бросил принц ее мечты, усвистев на другой конец света за своей мечтой, то она уже никогда больше не замахивалась выйти замуж за человека яркого и первоклассного. А вышла за «неплохого», который потом все-таки оказывался довольно плохим (как это, впрочем, всегда бывает с неплохими).

Когда все ее интересные знакомые разъехались из их маленького города в ближайший большой, она стала общаться с неинтересными. И безропотно, как должное приняла их зауженный набор тем и занятий, их скудный лексикон, их простецкие ухватки и плоские интонации людей, никогда не читавших книг. С ними вместе она смотрела по телеку то, что никогда бы до этого не стала, и трудолюбиво рубила жирные салаты, и для компактности ставила друг на друга пакеты с вином, и устраивала такие наши, такие народные и убойные застолья, от которых некуда деться, и после которых остаются наутро курганы прогорклых тарелок и раздавленные на ковре маринованные помидоры. И ездила отдыхать туда, где море, жара, потная толкотня, детские визги и до одурения нечего делать. И все ей было нипочем. И не кончались ее силы.

Я смотрел на нее и все думал: как же так? Где же, Санька, твой поплавок? Как смогла ты, тоненькая и хрупкая, которая читала в три раза быстрее меня, к 30 годам превратиться в провинциальную тетку? Почему не вырвешься, не убежишь из этой засады? Или хотя бы почему ты в ней не несчастна? Ведь если бы ты была несчастна, это бы означало, что у тебя есть шанс. А еще это бы означало, что я прав.

Но со временем стало понятнее, что мой верх и низ - не верх и низ. А волшебное свойство Сашкиной натуры не в том, что она вечно тяготеет к деградации, а в том, что легко переходит от страницы к странице, когда жизнь их за нее переворачивает. Я видел ее все реже, а годы шли все быстрее. И вот она уже располневшая, говорливая, родившая четырех детей, и с каждым ребенком становившаяся все спокойнее, все яснее понимая, что от нее в ее жизни мало что зависит. Муж ее, с годами присмиревший, читался уже скорее как добрый малый, чем как мелкий засранец, хоть и был слабоватой для них всех опорой. Какая-то неведомая сила неусыпно присматривала за ней и за ее детьми, потому что иначе как объяснить, что все они до сих пор живы и радостны.

Она умудрилась за всю свою жизнь ни с кем не рассориться, и только огорчалась до слез, когда другие люди отдалялись друг от друга, проявляя такую непонятную ей требовательность, принципиальность, целеустремленность, обидчивость, непримиримость, жесткость и памятливость. Сама она, казалось, не прощала даже, а искренне забывала любые мелкие и крупные шероховатости, которые другие, измусолив, намертво встраивали в свою жизнь, никогда уже от них до конца не освобождаясь. И эти другие десятками ходили к ней поговорить о своих дурацких скучных вещах, а на самом деле отогреться и поесть.

Говорят, что если ты самый умный в комнате, то тебе срочно нужно в другую комнату. Потому, что каждый-де должен стремиться вырасти в максимально возможного себя. Уверен, Сашка и близко не понимает, о чем тут вообще речь. Но я не знаю никого, кто лучше нее умел бы любить то, что есть, не желать для себя лучшего и хорошо относиться к плохим людям. Или просто к людям. Обычным.

пятница, 28 сентября 2018 г.

Сострадание

Говорят, что одна из самых возвышенных черт – способность сострадать ближним.

Не будем сейчас говорить о сострадании к тем, кто совершил в отношении нас действительно крупное злодейство. Большинству до такого как до звезд, и нечего тут обсуждать.

Но как сдержать ярость и раздражение, поднимающееся в нас навстречу тем, кто смеет пусть по мелочи, но отъедать от нашей жизни и без того небогатые крохи счастья? Кому мы порой в душе желаем еще больших страданий за то, что они заставляют страдать нас. Кого на секунду хочется сровнять с землей, так остро мы чувствуем потерю в связи с их словами, действиями или даже просто присутствием. Как вместо всего этого ощутить в их адрес подлинное сострадание?

Короткого ответа, понятное дело, нет, и путь этот долог и тернист. Но иногда помогает вспомнить о том, что люди, доставляющие нам столько мелких и средних страданий, сами не хотят быть такими, какие они есть.

Нагло лезущий без очереди таксист не хочет быть таким. Он не хочет по 14 часов водить такси за копейки и целый день зависеть от того, успеет ли он куда-то вовремя приехать в этом проклятом городе, улицы которого осенью напоминают гигантский кишечник с плохой перистальтикой, еле переваливающий вдоль себя уже порядком подгнившую органику.

И широчайшая тетка с сумками, растолкавшая всех, чтобы сесть в электричке, не хочет быть такой. Она хочет выспаться, хочет быть стройной, без копытообразных мозолей на ладонях и ступнях, без перекоса всей фигуры вправо из-за годами таскаемой в правой руке тяжелой сумки. Хочет, чтобы ее не бил муж, и чтобы сын-балбес проявлял к ней хоть каплю уважения и сочувствия.

И другая премерзкая тетка, с халой на голове и синдромом вахтера в сердце, которая отказывает нам в какой-то бумажке в очередном гиблом госучреждении, тоже не хочет быть такой. Ей всего лишь невыносимо быть последней во вселенской цепи отказов и унижений, какой она до этого была без малого всю свою жизнь, серую, как моль.

И лоснящийся чиновник-казнокрад, олицетворяющий все самое гадкое в обществе, не хочет быть таким. Ему тягостна его лживая толстая жизнь, в которой никак не реализована его природная сила и смелость. Он не хочет это одышливое отечное тело, этот заячий страх перед более крупной властью, эту западню, в которую он попал и из которой ему уже не выбраться. Он хочет быть тем юным простоватым парнем, каким был тридцать лет назад, который хорошо спал, громко ржал и славно ладил с девушками.

И не просыхающий буйный хамоватый родственник, безответственный врун, который столько раз нас подвел и обидел, не хочет быть таким. Он не хочет, чтобы его жизнь расползалась у него под ногами, чтобы его ото всюду, как собаку, гнали, чтобы ему никто не верил – ни словам его, ни рубля в долг. Он хотел бы, чтобы можно было получить свой паек радости прямо сейчас, но каким-нибудь другим, не столь убогим и разрушительным способом.

И назойливый собеседник, не дающий сказать слова и мучающий нас своими длиннотами, цеплючими несуразными возражениями, дурацкими советами и оценками, тоже не хочет быть таким. Он хочет, то есть даже мечтает, чтобы внимание к себе ему не нужно было выклянчивать, вымучивать, вырывать силой у зевающих людей, а чтобы все и так поняли, что он есть, он живой, и ему больно и страшно одному.

И, конечно, ругачая подруга детства, поливающая всех подряд дерьмом, желчная, с издерганной душой и в глубоком одиночестве, и подавно не хочет быть такой. Она очень хочет (и не может), чтобы был способ утвердить свою особость и хорошесть без того, чтобы распугать от себя всех до одного людей.

И так без конца. Они, конечно, все сами во всем виноваты (а разве бывает иначе!). И, конечно, тяжелая жизнь не повод быть свиньей (а сил где взять?). И, понятное дело, все они пребывают в дурацкой иллюзии, что их жизнь должна была быть лучше, чем есть (а кто такой иллюзии избежал?). Но они точно не агенты зла, и сами «так» не хотят, хоть порой и не могут понять, «как». Хоть и не умеют по-другому.

воскресенье, 2 сентября 2018 г.

Гордость

Как это прекрасно – покорять горные вершины! Так иногда говорят. Не альпинисты.
Альпинисты на это только улыбаются. Слишком хорошо знают, что горы покорить невозможно. Знают, как слаб и ничтожен человек перед горой. И если гора «не захочет», никакого покорения не будет, а будет еще одно оледеневшее неподвижное тело – там, откуда его невозможно спустить на равнину. О, они чуют намного лучше, чем мы, чудовищное силовое превосходство природы над человеком, которое не в нашей власти переломить. Никто, как они, не знает истинную цену заносчивой гордости дилетанта, побывавшего раз на вершине и возомнившего себя Бог знает кем! На наше самодовольное «покорять» они могли бы ответить так:

…Но гордый человек, что облечен
Минутным, кратковременным величьем
И так в себе уверен, что не помнит,
Что хрупок, как стекло, - он перед небом
Кривляется, как злая обезьяна,
И так, что плачут ангелы над ним…

Но альпинисты не читают Шекспира. Зато альпинисты более обычных людей уважают реальность. А кто менее всех уважает? Вероятно, мотивационные ораторы, продавцы мечт. Те, что направо и налево раздают авансы без обеспечения. Те, что говорят нам, что для нас нет никаких ограничений, кроме тех, что у нас в голове. Что sky is the limit, а все прочее для слабаков.  Что, если действительно захотеть, можно стать кем угодно и сделать что угодно. Что нужно визуализировать свои желания, и тогда они чудесным образом воплотятся. Что Господу, как секретарю или государыне-рыбке, нужно в доступной форме выдать задание и чуть подождать. Или что нужно просто усердно работать, не лениться, не сомневаться, и тогда все придет.

Нам представляют жизни людей, достигших заоблачных высот, и иллюстрируют ими свою теорию о всевластии наших желаний. У этих чудо-людей не жизни, а романы. К черту факты, бесцветные и утомительные, нам подавай истории! И подают - такие связные, осмысленные, поступательные, каждая случайность на своем месте! Такие «соединенные точки», такие отфотошопленные биографии, такие залатанные post factum дыры! Такая выстроенная драматургия, что даже неудобно как-то, что эти люди-идолы все еще живы, настолько логично их история подведена к ее феерическому апогею!

Такие ораторы призывают нас вытравить саму идею случайности (высшего промысла? превосходящей силы?) из нашей жизни. И это порой приятно, и даже окрыляет, так как делает нас в высшей степени богоподобными и дает иллюзию контроля надо собственной жизнью, которую они и продают.

Но есть побочный эффект. Гордые, мы плохо приспособлены к неожиданным поворотам колеса фортуны. Мы в любом несчастье ищем, что мы сделали не так, где мало работали или не туда свернули. И невдомек нам, хозяевам своей судьбы, что можно все делать правильно – и все равно проиграть. Что плохие вещи порой случаются и с хорошими людьми. Что, повинуясь неясному капризу, гора может не пустить и даже убить самого сильного и мотивированного из нас.

вторник, 7 августа 2018 г.

Карьера

Исаак Бэрроу (Barrow). Математик, физик, астроном, философ, богослов, знаток языков, комментатор античных текстов, храбрец, путешественник, профессор. Все как положено.

Как-то раз его студент показал ему свои самостоятельные штудии, сделанные в то время, что Тринити Колледж был закрыт из-за эпидемии чумы. Увиденное произвело на Бэрроу такое впечатление, что он тут же, без промедлений, сложил с себя должность профессора, чтобы уступить ее своему ученику. Кто из нас чувствует в себе решимость так поступить, находясь на пике карьеры?

…На тот момент Бэрроу 38, Ньютону – 25. До первого издания «Математических начал натуральной философии» еще почти 20 лет.




понедельник, 30 июля 2018 г.

Офис

Последний десяток-другой лет модно ругать офисный уклад жизни. Мало чему посвящено столько саркастической и желчной критики, как «офисному планктону», туповатым особой офисной туповатостью «менеджерам среднего звена», бездушным и бесполезным «топам», пустым и цепким ловцам карьерных взлетов, несчастным выгоревшим людям, забывшим, когда они последний раз смотрели на заходящее солнце.

Особенно же достается набившим оскомину скучным и бесполезным совещаниям, бездне человеко-лет, ухнувших в черную дыру переговорных комнат без единого живого слова и мысли. Неиссякаем юмор в духе «игры в bullshit» или ролика про семь красных линий. Того же мнения придерживаются и сами офисные люди, которые, согласно строго анонимным опросам, считают 80% совещаний бесполезной тратой времени. Кажется, дальше ехать некуда.

Все верно, 80% офисных «митингов» и персонажей – скучны, неумны и довольно бесполезны. Но верно и другое: 80% любых разговоров, что мы ведем, бесполезны. 80% книг неинтересны и плохо написаны. С 80% людей невозможно общаться. 80% фильмов противно досматривать даже до середины. 80% картин – кровь из глаз. 80% рекламы убеждает нас купить какую-то ненужную хрень. 80% мнений окружающих людей – полный бред и засер мозга. В 80% жилых домов совершенно не хочется заселиться. 80% вариантов так отвратительны, что мы их даже не рассматриваем. 80% нашего общения с самыми близкими и дорогими людьми – сплошь бытовуха. 80% банкиров, социологов, учителей, продавцов, журналистов, нянь, логистов, прорабов, физиков, юристов, экскурсоводов, фрезеровщиков и дизайнеров 80% времени работают свою работу без любви. Короче: 80% мирового материального и духовного продукта – та еще дрянь.

Не представляю, в какой момент офисная организация труда вдруг пообещала стать исключением и избежать этой закономерности. Вероятно, лет 70 назад, когда контора была светлой альтернативой производству с тяжелым физическим трудом и высоким травматизмом. Но теперь, когда белые воротнички многократно умножились, а синие изрядно побелели, самое время вспомнить, что так вообще устроен мир: 80% всего –бесполезная хрень, а 80% времени заполнено лишними мыслями и поступками, ожиданием, рутиной, отработкой, борьбой с ленью и идиотизмом, бесплодными фантазиями и руминациями.

Однако не стоит к этому относиться слишком серьезно. Тут ведь дело не в том, что мир плох. Просто так откалиброван наш мозг: постоянно выстраивает иерархии в такой вот агрессивной пропорции. Непрерывно все сравнивает и делит на хорошо-нехорошо, важно-неважно, полезно-неполезно, мое-не мое. И все это довольно условно. И при этом часто ошибается. И часто меняет мнение. Но как же еще могла бы выглядеть наша способность отличать лучшее и делать выбор в его пользу?

среда, 25 июля 2018 г.

Мнения

Если нас попросят подробно объяснить, как в точности функционирует пальчиковая батарейка, почему летает самолет, как устроен процесс пищеварения, как рассчитывается валовый внутренний продукт, как настраивают рояль, из чего делают асфальт, зачем грунтуют холст, как обогащают уран, в чем разница между Индуизмом и Буддизмом, большинство из нас довольно быстро обнаружит свое невежество (если, конечно, один из вопросов случайно не угодит в поле наших профессиональных знаний).

Но если нас спросить: надо ли увеличивать или уменьшать налоги, стоит ли легализовать продажу кокаина, нужно ли запретить беспилотные автомобили, приносит вегетарианство вред или пользу, нужна ли государству смертная казнь, опасно ли глобальное потепление, когда грянет следующий финансовый кризис, стоит ли мужчине жениться на женщине старше себя, есть ли жизнь на Марсе - мы ни перед чем не спасуем! Большинство людей в жизни на подобные вопросы не ответит «я об этом не думал» (хотя скорее всего не думал), «это слишком сложно» (а это и правда чертовски сложно) или (мое любимое) «я не знаю».

Не смешно ли, что при всей скудости наших познаний, мы так невероятно щедры на мнения! Мы изрыгаем мнения, как дракон – пламя. Стоит нам услышать вопрос, как оно у нас рефлекторно появляется, в уже готовом виде, еще до того, как мы подбили под него аргументацию – в виде базового одноклеточного импульса «нра-не нра», который мы post factum судорожно пытаемся обосновать. Нет ничего легче, чем иметь мнение по любому вопросу – бесплатно.

В свете этого особенно нелепой видится либеральная формула о том, что к каждому мнению нужно-де относиться с уважением. Как раз наоборот: 95% мнений не имеют никакого права на уважение. Это в лучшем случае готовый текст, невесть откуда позаимствованный, который люди привыкли бездумно прокатывать собеседнику в ответ на определенный раздражитель. Не обольщайтесь! Это письмо сгенерировано автоматически. Пожалуйста, не отвечайте на него!

понедельник, 23 июля 2018 г.

Превосходящая аргументация

Есть на свете люди, вроде меня, для которых важна логика, и чрезвычайно достоверен логический срез мира. И нам порой трудно понять, почему нам не удается в чем-то убедить других людей, хотя наша аргументация явно превосходит их. Нас страшно бесит, когда все ясно, одно вытекает из другого и в итоге стройно приходит к тому, к чему мы клоним, а собеседник на это изрекает нам бессвязные, идиотские, ни с чем не сообразные доводы и нашей стройностью ничуть не прельщается.

Бешенство и бессилие – вот что мы чувствуем, когда бьемся, как рыба об лед, не в силах переломить темную алогичную убежденность другого человека. И не то чтобы нам так уж важно было его мнение, но нелогичность и противоречивость, а, главное, несмотря на это, искренняя уверенность собеседника в какой-то чуши – вот что не дает нам спокойно махнуть рукой на подобный разговор. Такая его уверенность разрушает нашу собственную картину мира, дискредитирует то, что мы считаем незыблемым и несомненным.

Надо ли говорить, что в душе собеседника в этот момент происходит то же самое? Ведь мы, что называется, «попали в кость»: что-то для него несомненное, важное, с чем он сросся, и что не может отделить от себя, подвергается атаке, причем умной, серьезной, хорошо отстроенной. Как он себя при этом чувствует? Да он защищает не идею, а самого себя! Потому что для того, чтобы с нами согласиться, ему нужно стать другим, а это больно, страшно и трудно!

Когда гвалт непродуктивного спора уже стих, я отлично вижу, что есть и внутри меня некий островок твердости, который ни в какой аргументации не нуждается, и которым я не готов поступиться, кто бы что и как ни говорил. Должно случиться что-то намного большее, чем хорошо приведенные доводы, чтобы я хоть отдаленно поставил его под сомнение. В народе о таком говорят: только через мой труп. Относительно некоторых вещей решимость моя настолько тотальна, что в обычной ситуации я даже не могу их перечислить, подобно тому, как список важных для нас вещей никогда не возглавляет само собой разумеющийся воздух.

Способность менять свое мнение и даже свои убеждения – важнейшая и полезнейшая вещь. Есть даже прекрасный афоризм о том, что аморально никогда не менять своих убеждений. Бездумное следование тому, чему следовал вчера, безусловно, одно из самых чудовищных препятствий на пути личного прогресса.

Однако, при всем при этом, фундамент нашей личности – вещь ничуть не рассудочная. И если бы все на свете было послушно логике, то вовек не было бы нам покоя! Нам нужно было бы жить в постоянной готовности, что вот-вот появится лучший, превосходящий аргумент. И тогда все наши принципы, то, во что мы привыкли верить и на что опираться, нужно будет незамедлительно спустить в унитаз и заменить чем-то новым, более логически выдержанным. А в такой готовности жизнь нельзя. Громадное большинство из нас, лишись мы нашей незыблемой иррациональной основы, было бы беззащитно перед любой хорошо выстроенной пропагандой – от политологов, от маркетологов, от любого складного говоруна. Какое счастье, что люди просто так не меняются под влиянием аргументов, даже если им нечего возразить!

понедельник, 16 июля 2018 г.

Про искренность

Искренность нынче в моде. Книг об аутентичном лидерстве не сосчитать. Открытость мыслей и частной жизни принимается публикой на ура. Откровенность саму по себе принято считать достоинством, а откровенные люди представляются безопаснее и как-то симпатичнее, чем те, что себе на уме. Выражать свои эмоции полезно для здоровья, и мы имеем на это право. Держать их в себе – плохо и несовременно.

Вообще в этом что-то есть, какие-то зерна правды. Например, что невозможно бесконечно притворяться. Воля – ограниченный ресурс, поэтому невозможно вечно одни эмоции давить, а другие имитировать, как невозможно 40 лет с огоньком вкалывать на ненавистной работе или без эксцессов прожить тот же срок с ненавистным человеком. Очевидно, наша жизнь должна нам подходить, а слишком частое перешагивание через себя – крайне неустойчивая стратегия долгосрочного процветания.

Но, как всякий обратный ход маятника, переход от культа железной целеустремленной сдержанности к культу экстремальной искренности – точно такой же перегиб и провал. Увы, пленительная непосредственность хомячков и попугайчиков нам явно не подходит. Чрезмерная откровенность имеет свои подводные камни.

Дело в том, что это, как правило, обман. Мы вовсе не всегда понимаем, что мы на самом деле думаем и чувствуем. Чаще всего у нас в голове царит сумбур из отдельных позывов, сиюминутных физических ощущений, размытых соображений, воспоминаний, противоречивых чувств, наведенных эмоций и прочих туманных материй. Каковы мы есть самом деле в этот самый момент – не такой простой вопрос для нас самих. А обрушивать на бедные головы окружающих весь это фарш без разбора и отсева вообще крайне глупо и неэтично. Не будем забывать, что без фильтров содержимое нашей головы выглядит ничуть не лучше, чем содержимое желудка. Все ценное, что исходит от нас – это некий наш личный продукт – творческих, мозговых, волевых или еще каких-то усилий. Необработанный и непрошенный выплеск нашего внутреннего содержания едва ли имеет ценность.

Абсолютно всем, кроме нашего психотерапевта, наша ультраоткровенность без надобности. Окружающие очень даже оценят, если мы будем себя вести здраво и порядочно, выполнять свои обещания, соответствовать взятой на себя роли, действовать сообразно достойным принципами. На остальное всем наплевать, за исключением, вероятно, нашего самого внутреннего круга. Но и их, самых ценных и близких людей, неплохо бы время от времени поберечь от некоторых наших «актов искренности».

Любая сложная система (а наша психика, несомненно, сложна) имеет разные механизмы для внутреннего и внешнего регулирования, и смешивать их – идея плохая. Поэтому для взаимодействия с окружающими нам подошла бы отдельная функция, которую Рольф Добелли остроумно называет нашим собственным «Министром Иностранных Дел».

От Министра Иностранных Дел не требуется быть насквозь лживой, двуличной и беспринципной скотиной, как могли бы подумать сторонники «единственного настоящего Я». Он вовсе не должен действовать вразрез с внутренними делами и установками. Но и полная открытость относительно дел внутренних (мучительных сомнений, постыдных слабостей, семейных проблем, вчерашнего несварения, страха смерти, гвоздя в ботинке и проч.) тоже не входит в его должностные обязанности.

Ибо от избыточной искренности ничто на свете не улучшится: ни наши отношения с окружающими, которые на нее не подписывались, ни наша собственная внутренняя ясность, которая от такого размывания границ внутреннего и внешнего только затуманится. Так что контролируемая, адресная и выборочная искренность – скорее признак душевного здоровья, чем лживости, скрытности или нецельности.

вторник, 10 июля 2018 г.

Без названия

Разные досужие советчики и кухонные аналитики чужих судеб как ее только ни называли, как только ни пособляли ей своей несокрушимой житейской мудростью. Говорили, что она, мол, всеядная и негордая, а нужно быть разборчивой и брезгливой, иначе никто ценить не будет. Не нужно, говорят, чтобы с тобой было слишком легко. С кем нет проблем, говорят, того мало ценят. А кому же это понравится, когда мало ценят. А люди сплошь наглецы да себялюбцы, сам себя как след не подашь – никто в грош не поставит.

Так ей говорили все, и родители, и подружки. Потому что если ей кто-то или что-то нравилось – она этого даже не пыталась скрыть. На рынке не умела торговаться за матовые, с румяным бочком, душистые абрикосы, которые начинала набирать, даже не бросив дежурное «почем?». Квартиру когда снимала – не умела скрыть, что с первого взгляда влюбилась в эту светлую комнату, в эти широкие низкие подоконники, в этот щедрый балкон, в этот камерный московский простор, возникший из-за пары лишних, бесполезных метров. И цены, конечно, сразу дергали вверх. И мужчина когда ей какой-то нравился, никогда не умела она придержать свой интерес, погасить щенячий огонек в глазах, определить внутри себя для него испытательный срок – нет, сразу, с ходу была она для него готова и на усилия, и на верность, и на вторую, вспомогательную роль. Без условий, без набивания себе цены, просто так.

Охладевала она так же стремительно, наутро, и не умела спустить это на тормозах, сделать из этого «все нормально, просто устала», подождать, вдруг само рассосется, попытаться всколыхнуть в себе былую приязнь. Ее как из розетки выдергивали, и не любилась ей более ни дня ни приторная размазня абрикосов, ни безликая съемная квартира, ни разомлевший от ее безропотной преданности друг. Проходило совсем немного времени, и другие предметы и люди захватывали ее, и под ее благодатным, но быстротечным вниманием становились на время и лучше, и счастливее.

четверг, 5 июля 2018 г.

Эзотерика

Слова «эзотерическое знание» у большинства из нас прочно ассоциированы с некими тайными, недоступными для непосвященных откровениями, плодами архаичной учености психодуховного или метафизического характера. Что-то, написанное на мертвых языках в старых книгах, сохранившихся в единственном экземпляре в отшельничьих пещерах Гималаев. Что-то, исполненное тайных значений, скрытых смыслов и знаков, замешанное на Каббале или Белых Свитках зороастрийских мудрецов. Секретное истинное знание, почти утерянное человечеством, ключ к сокровенному пониманию мироздания. Что-то сложное, чернокнижное и магическое. Этакая помесь Маятника Фуко и Индианы Джонса.

На самом деле все просто. Эзотерическое означает: по каким-либо причинам труднодоступное. Эзотерическое знание – это знание, которое невозможно напрямую передать другому человеку. И все.

Это может быть знание относительно своей божественной природы, кармического предназначения и проч., и проч. Но чаще всего оно выглядит намного привычнее, и сталкиваемся мы с ним каждый день. Хороший рекрутер чует, брать или не брать человека на работу после десяти минут разговора. Хороший инвестор порой принимает не аналитическое, а будто бы спонтанное решение, и оказывается прав. Хороший дизайнер, мельком взглянув на логотип, одобрительно улыбается или нервно передергивает плечами. Хороший диагност назначает неожиданный анализ, который вдруг раскрывает истинную картину болезни. Хороший повар ни с того, ни с сего добавляет чуточку чего-нибудь в уже готовое блюдо, а потом еще полчуточки.
Хороший художник добавляет незначительное пятно, и композиция начинает дышать и завораживать.

Конечно, если этих людей с пристрастием допросить, они дадут стройное рациональное объяснение своим действиям. Вот только нам это объяснение не поможет, т.е. мы не научимся действовать так же, как они, просто получив объяснение. Скорее всего, это будет похоже на попытки Шелдона Купера с научных позиций освоить сарказм.

Ибо если мы чем-то занимаемся достаточно глубоко и серьезно, будь то воспитание детей в мегаполисе или контрабанда оружия в Гондурасе, наши собственные знания будут в значительной мере не академические, а как раз-таки эзотерические. Их невозможно почерпнуть только лишь из книг и лекций, и любая попытка их сформулировать будет чудовищным упрощением. Они приходят с практикой, с повторениями, с осмыслением успехов и неудач, через мучительные сомнения и сладостные озарения, через редкие подвижки вперед и слишком частые откаты вспять. Они возникают по мере того как мы срастаемся с предметом наших занятий, обволакиваем его своей живой психической тканью, наполняем своими силами, нервами и желаниями, встраиваем в свою жизнь. Такая вот недешевая повседневная эзотерика.

воскресенье, 1 июля 2018 г.

Противоречия

В словах, поступках и истории жизни других людей мы мгновенно замечаем противоречия. На них у нас прямо-таки собачий нюх! Отсутствие богатства у университетского преподавателя теории финансовых рынков, привычка к курению у врача, скромная история достижений у чемпионского тренера, посредственный роман видного литературного критика, панический страх отважного дрессировщика львов перед разговором на иностранном языке, семейные проблемы психотерапевта – все это мы не без злорадства подмечаем и не верим этим людям. Почему мы должны их слушать и чему они могут нас научить, если сами они не образец для подражания? На себя пусть сначала посмотрят!

Причина такого отношения в том, что мы порой слишком высокого мнения об общеприменимости наших навыков и талантов и об их переносимости в другие сферы жизни. Нам кажется, что, будучи авторитетом на работе, мы автоматически становимся авторитетом дома. Что умение руководить людьми в армии делает нас хорошим управленцем на заводе или на кафедре. Что наши академические успехи запросто определят успехи практические. Что умение быть харизматичным оратором на одну тему сделает наши речи на все прочие темы столь же неотразимыми. Что умение работать в большой компании непременно означает успех и в маленькой. Что один раз понятая и прочувствованная нами истина отразится на всех аспектах нашей жизни. Что решенная в одной сфере проблема уже никогда не возникнет в другой.

А ведь это не так! Мы как личности намного более фрагментированы и непоследовательны, чем может показаться. И это с одной стороны печально, т.к. означает, что перенос нашего самого честного и кровного опыта из одной части жизни в другую может либо вовсе не состояться, либо потребовать отдельных существенных усилий, в ходе которых многое придется заново продумывать и преодолевать. А с другой стороны это оптимистично, т.к. не обязывает людей быть идеальными и последовательными. Позволяет видеть в них исключительные качества, не перемешивая и не сальдируя их с посредственными. Позволяет учиться у академика с дырявыми карманами и восхищаться смелостью управленца, который боится уколов и пауков. Позволяет, в конце концов, добрее относиться к самим себе и признавать собственные достоинства и достижения, не позволяя недостаткам и неудачам их перечеркивать.

Впрочем, не менее распространено и обратное заблуждение. Но об этом в другой раз.

суббота, 23 июня 2018 г.

Печатное слово

Он был патологически неловок, руки-крюки. У него будто все время дрожали пальцы, не в силах ничего надежно ухватить, ровно поставить. Он все время что-то просыпал, проливал, разбивал, ронял или рвал. Если (не дай Бог!) он пробовал что-то приготовить, то непременно обжигался, переваривал, пересаливал, путал ингредиенты, или резал свой нехитрый салат такими разными калибрами, что его невозможно было есть. Он был неисцелимо мешковат, одна створка воротника торчала поверх горла свитера, а другая внутри, ремень был перекручен и застегнут каким-то чудом. Точно так же он писал, как курица лапой, разматывая судорожные затейливые клубочки по бумаге, вкривь и вкось, с чудовищным наползанием, разлетом и спешкой. Точно так же он пел, не попадая в ноты, забывая слова, делая нелепые оттяжки и расставляя дикие акценты. Петь он, к несчастью, очень любил, пел самозабвенно, с великим чувством, время от времени передергивая плечами.

И ничего в этом человеке нельзя было бы заподозрить стройного, точного и грациозного, если бы в девятнадцатом веке Шоулз и Сул не изобрели печатную машинку. Его моторная суетливость, бурлящие в его теле мысли и чувства, нелепость жестов, путаность слов, хаотичность движений, петляющий голос, кажущаяся неспособность додумать и дооформить мысль – все это оставалось, так сказать, за кадром и никак не проникало на бумагу.

Вместо этого четкие буквы стояли литым строем, и фабрично ровные интервалы строк были такой противоположностью его путаным каракулям! Стройность печатного знака, казалось, завораживала его самого, запускало дремлющие в нем фильтры и камертоны. Кристально четкой была его мысль, выверенной динамика и драматургия, точными сравнения, режущими остроты и прочувствованными глубины. Где-то внутри его кудлатой головы жила, оказывается, несравненная ясность и точная стремительность. Такая, что, если бы нам, читая текст, захотелось вообразить себе автора, то никогда не представился бы нам он, с булькающей одышкой, оступаясь и охая, взбирающийся в свою крошечную квартиру на пятом этаже без лифта. Невесть откуда появлялся человек резковатый, гордый и ловкий, никому ничего не спускающий, прекрасно соображающий на лету, неотразимый для женщин своей умной ироничной решительностью и удивительной точностью речи, высушенной до самой сути, но не более.

Сам он, казалось, этой пропасти не замечал, и всерьез считал себя таким, как его тексты – легким, уверенным, облеченным идеальным чувством меры и темпа. Что выставляло его еще более нелепым, но было, очевидно, наивысшей версией правды.

воскресенье, 17 июня 2018 г.

Чай на две персоны

Он был сущий ботан, мальчик из приличной семьи. Мама, папа и вредная бабушка, бывший научный работник, все милые, интеллигентные, корешки книг во всю стену, можно даже не открывать, а просто сесть в центре – и все хорошее само наведется в голову. Но они еще и открывали, листали, улыбались, хмурились. А он, подросток, был, наверное, чересчур серьезен, со скрытым, но огромным самомнением, из тех, кто не подает виду, но страшно хочет быть на высоте, и из-за этого может некстати сумничать или ляпнуть несвойственную ему грубость. Вроде как они все ниже, но без их признания невозможно жить. Такая вот дилемма. А она была тоже подросток, но вообще ничего общего. Мама без бабушки, но зато с разными папами, и вообще все совсем другое, без книжек, в детстве с ремнем, а теперь с криками, и все на фоне этакого неявного, но распространенного бытового свинства, при котором в доме, в словах и вообще в жизни нет места эстетике. Но она, огненная и яркая, плевать на всех них хотела. За порогом ее дома все неизменно к ней стремились, не всегда с добрыми намерениями, но зато с силой, с весельем. А она ни перед кем не робела, принимала любой вызов, все круче входила в повороты, все рискованнее скользила по краю. Такая вот игра. Как говорится, opposites attract, и, конечно, во всей школе именно ей, а не какой-нибудь понятной домашней девочкой, он привлекся сильнее всего. Не говорил, смотрел в сторону, в книжку, в окно, но на самом деле все время на нее. И в один прекрасный день сделал над собой невероятно отважное усилие, и позвал ее – не на день рождения и не в кино, а в гости, на чай, одну. На это было трудно решиться, и он подбадривал себя, как мог. Она оторва, твердил он про себя, имея в виду, что она, в отличие от него, уж точно перешла известную черту взрослости. Ей не страшно, ей не впервой, а если так, то почему не он? И она легко согласилась, хотя так же легко могла поднять его на смех, и унизить, и отвергнуть. Но не отвергла. Он готовился. Он выбрал время, когда точно никого не будет дома. Он продумал этот свой чай до тонкостей, заварил его аж два вида, нарубил элегантный курган канапешек, выложил в праздничный хрусталь дефицитных шоколадных конфет, геометрично расположил печенье, красиво устроил кресла у журнального столика и подал всю церемонию туда, в комнату, хотя сам отродясь не пил чай за пределами кухни. Хотел было зажечь пару свечей, но вовремя спохватился: в ярком свете дня это было бы глупо. Глупо! Это слово запускало в нем нервную дрожь. Не в глупости дело, он знал, что умный. «Глупо» для него означало: неловко подставиться под осмеяние перед людьми намного глупее себя. Без права на ошибку, пафосно и бодро пел он себе под нос, чувствуя, как холодеют его ладони по мере приближения означенного часа. На звонок в дверь он вскинулся и помчался в прихожую, как пони, растеряв к чертовой матери свою напускную невозмутимость. Еле двигая негнущимися руками, он все же галантно снял с нее плащик, и позвал в комнату. Остановившись на пороге, она тихо, но искренне выдохнула: она никогда не видела такого наполнения комнаты, когда столько книг в одном месте, не подозревала, что на стенах могу висеть картины и литографии, а не только календарь с пружинкой на краеведческие сюжеты и силуэт писающего мальчика на двери санузла. Чай на две персоны, церемонно произнес он с пригласительным жестом метрдотеля. И, не подозревая того, решил этим исход их встречи. На две персоны! Как только ни называла ее мать в приступе ярости или равнозначном по силе приступе отвратительной истерической нежности. Какие только слова ни летели ей и навстречу, и вслед от ее многочисленных, разношерстных и разновозрастных знакомых. Кем только ни считала она себя сама в редкие моменты, когда оставалась одна. Но никогда и никто не называл ее ПЕРСОНОЙ! Это было слово из другой, не ее жизни. Из той, где тишина в квартире не предвещает ни бурю, ни запустение, где деликатно стучат, прежде чем войти друг к другу в комнату, где не боятся внезапных пощечин, а могут спокойно сесть и поговорить. Через это случайное слово на нее глянул целый мир, диковинный, сложный, безопасный и весь целиком настроенный на что-то ей неизвестное, но очевидно прекрасное. И она мгновенно настроилась так же. Они пили чай, и она спрашивала его о предметах в его комнате и о нем самом, а он, когда перестал от волнения заикаться и убедился, что она не пытается его поддеть, а, наоборот, радостно слушает, успокоился, выровнял голос и много чего ей рассказал. Он был из тех людей, которые, как бутыль Кляйна, изнутри много больше, чем снаружи, и рассказать ему было что. Он говорил с подъемом, по нарастающей, и легко приходили правильные слова. Все молодое обаяние сложных мыслей и развернутых цитат, целый их водопад, весь свой личный культурный резерв обрушил он на нее, сидящую напротив, поджав ноги. А она так же по нарастающей слушала, и кто бы мог предположить, что будет именно так. Он был на коне, в своей настоящей силе, он уже победил – так блестели его глаза, и теплая кровь бежала в его пальцах. И в какой-то момент он с легкостью и уверенностью, и даже не без некоторой развязной грации, попытался ее обнять. Но (о чудо!) она решительно отстранилась. Это невозможно, кричало его лицо, так явно, словно это было написано у него на лбу. Все же было так хорошо, лучше и быть не могло! Где он ошибся? Где повел себя глупо? В какой момент потерял ее интерес? Это было мгновенное оглушительное фиаско. Из властителя ее дум, каким он себя полагал пять минут назад, он сделался жалким назойливым соискателем, одним из многих, без единого шанса. Она пыталась говорить ему какие-то утешительные слова, но он не слушал, потому что весь его внутренний ресурс был сейчас занят одним: он ожесточенно себя ненавидел. Глупо, глупо, глупо! Кто угодно, только не он, любой лучше, чем он! И через это было не пробиться, и она вскоре ушла. Она и сама толком не поняла, что произошло, и почему она только что была почти в него влюблена, а теперь не хотела, чтобы он с такой уверенностью ее обнимал. Зато она помнила, что всего час назад ее впервые в жизни назвали персоной, и это было намного важнее всего остального.

четверг, 14 июня 2018 г.

Самоопределение

Мой друг Петя всегда знал, чего хочет в жизни. В разное время это были разные вещи: поступить в определенный институт, завоевать определенную девушку, съездить в определенное путешествие, овладеть определенным навыком, и проч.. Задумки его были сплошь интересные и неординарные. Он всегда обладал кристальной точечной ясностью – куда или кого ему нужно прямо сейчас. При этом надо ему было всегда по разному вектору. Или, если говорить образно, это всегда было «надо» разных людей. Иногда беспечных, иногда расчетливых. Иногда прекраснодушных, иногда циничных. Иногда решительных, иногда мечтательных. Даже удивительно, как это все могло занадобиться одному и тому же Пете.

А вот мой друг Леня был совсем другой. Ему, наоборот, вечно было непонятно, чего он хочет. Все, что происходило в его жизни, было как будто случайно. То есть по случаю. Никаких резких телодвижений Леня, казалось, не совершал во всю свою жизнь. При этом, если бы кто-то вздумал «соединить точки» его жизни, они все легли бы в одну линию, прямую, как перегон курьерского поезда в степи. Он никогда не знал в моменте, чего хочет, но при этом был все время одинаков, и жизнь его шла неспешно, но по кратчайшему расстоянию к несформулированной им, но обусловленной его одинаковостью цели.

Справедливо, что Петю все считали баламутом, а Леню тетерей.

Но если взглянуть попристальнее, то Петя был никакой не баламут. Просто ему всю дорогу, в любом возрасте казалось, что жизнь (конкретно его) коротка, и что надо успеть как минимум найти себя. Нельзя сидеть и ждать, когда эта удивительная игра закончится, нужно что-то делать, нащупать в ней свой нерв, свою реализацию, идти за волной. Он и шел, бежал, летел, и был уверен, что это и есть поиски себя, собирание из кусочков, огромного монументального мозаичного панно. Это была крупная работа над собой, смелое исследование себя, развитие чуткости и доверия к своему внутреннему компасу через практику такого доверия. Однако доверия почему-то не возникало.

А Леня, напротив, считал, что он еще не определился с собой и с миром, а как определится – сразу рванет в новом, определенном направлении. От него почему-то годами ускользал тот факт, что он уже человек редкой цельности и определенности, и куда ж, блин, еще яснее. Что он давно уже выдвинулся в то огромное путешествие, в которое уже какое-то время собирается. Что так вот и выглядит его дорога, его путешествие, его жизнь. Именно так, а не как-то по-другому. И по-другому не будет, потому что он не другой. И то, что происходит сейчас, и год назад, и пять лет назад, это и есть подходящая ему жизнь, которую он, сам того не ведая, уже наполовину прожил.

вторник, 22 мая 2018 г.

Поддержка

Иногда ему приходится признать, что чего-то в жизни он не понимает. Возможно, в этом обнаруживается его, так сказать, интеллектуальная щепетильность: не находя объяснения убедительного, не удовлетворяться шатким и поверхностным.

Вот, к примеру. Случается у него порой такое убитое состояние духа, когда совсем нет сил. Их еле хватает на то, чтобы сокращать сердце и стоять на ногах. И все на свете, вся его жизнь представляется ему мусорной, не имеющей ни смысла, ни цели, ни радости, лишенной напрочь энтузиазма и каких-либо желаний, кроме того, чтобы весь мир заткнулся и оставил его в покое. Состояние это, безусловно, временное, но изнутри кажется, что иначе никогда не было и не будет, и безысходность наполняет каждую его минуту. Окружающие, понятно, замечают эту его кондицию, и некоторые даже проявляют участие. Говорят, мол, ничего, бывает, все как-нибудь наладится, все же в целом неплохо. И это бесит его страшно.

Господи, да с чего наладится, когда его жизнь обрыдла ему до самой крайней крайности, до того прочно, что он не представляет себе, что в ней следует поменять, чтобы ее все-таки можно было жить! Как наладится, куда наладится? Откуда возьмется направление, в котором она наладится, когда он своими руками каждый день переводит ее на дерьмо? А они ему – наладится! Воздуха в жизни нет – а она возьмет и наладится! Как они себе это представляют? Он будет, как и все эти годы, просто стоять и подпирать свою серую жизнь, как колонна, будет бездарно стареть и с каждым годом сильнее окукливаться, и вдруг – бам! - все наладилось? Да с чего? Голову включите прежде, чем открываете рот! Вы же налаженное от не налаженного не отличите, прямо тут, у вас под носом! Отвалите с вашими глупыми утешениями!

Да, вот так бы и сказал. Но он не говорит. Потому что головой понимает, что обижать-то их не за что, это не их беда, что он свою жизнь считает конченой и пустой. Не настолько, чтобы всерьез ждать смерти, но настолько, чтобы перестать верить в хорошее. Что же они могут сделать? Утешают его, как говорят «здрасьте», не вникая в смысл. Одним ртом говорят, не шагая навстречу, не открываясь, не обнаруживая его никакими своими душевными тентаклями. Говорят, чтобы не вовлекаться в его ситуацию, довольно, честно говоря, токсичную.

И вот, при всем этом и посередь всего этого, вдруг появляется человек, не очень близкий, не самый благополучный, и говорит вот ровно то же самое. Мол, так бывает, не кручинься, наладится. Просто говорит, не налегает на голос, не заглядывает в глаза, не обнимает за плечи, не дает ценных советов. Довольно сдержанно говорит, ничего особенного. Но вдруг как теплой волной обдает, и какую-то глубокую дрянь из души вымывает, и почему-то верится, что, конечно, жизнь не кончена, и в ней много еще каких полос будет, и на остаток дней не зазорно иметь кой-какие планы. Ненадолго, конечно, на пару часов – но приходит мир от этих слов, благословенная передышка. Что он сделал, чем таким поделился, и, главное, как? Текст тот же, но никто не смог, а он утешил, просто, без усилий и спецэффектов.

Как? Уже в своем нормальном, не черном состоянии, когда к нему возвращаются краски и запахи, и сквозь рутину обычных дел вновь подступает радостное биение жизни, он размышляет об этом, и все равно не понимает. Лишь изредка закрадываются приблизительные и нестойкие догадки, не в виде формулировок, а в виде ощущений, и радуют его своей близостью к чему-то важному и настоящему.  Впрочем, на рациональную поверхность только и удается выудить, что один несомненный факт: кто говорит намного важнее, чем что говорит. Память тут же подсказывает вычитанное в какой-то книге: Михаил Светлов часто восхищался Пушкиным, говорил, какая, дескать, гениальная строчка: «Брожу ли я вдоль улиц шумных…», мне бы такую строчку. И что, тут же спрашивает нас автор? И ничего, никакого чуда бы не произошло. Чудо оттого, что это Пушкин бродит вдоль улиц, не Светлов. Брожение Светлова – никакое не чудо, никакой не укол божественного. Важнее кто бродит, а не как он об этом сообщил.

Что за таинственная внутренняя сила позволяет говорить банальные вещи, которые при этом воспринимаются как откровение и милость? Начиная об этом думать, он тут же находит много подобных необъяснимых примеров. Некоторым людям с тихим голосом и невыразительной речью послушны тысячи людей, а других, вполне достойных, умных, красноречивых и напористых, отчего-то никто не слушается. Почему? Или вот еще: одним хочется бездоказательно, от души, приписать массу достоинств, а у других, наоборот, отобрать и обесценить даже те, что явны и налицо. Почему так? Какой необъяснимый поток счастья или несчастья, идущий от других людей, нам так необходимо для себя обосновать?

И, главное, как открыть этот поток в себе? Что нужно делать, что понять, с чем соединиться, чтобы для кого-то на свете быть способным с такой же силой сказать: Бывает. Не кручинься. Наладится.

вторник, 17 апреля 2018 г.

Сериалы

В сериалах больше всего люблю завершающие кадры серий, когда звучит музыка, и персонажи уже ничего не говорят, но все продолжают жить своей жизнью. Женщина, не дождавшись мужчину на ужин при свечах, задувает свечи и выбрасывает в мусор две тарелки нарядной еды. Уволенный с работы печальный человек собирает личные вещи в коробку и плетется с ней прочь по коридору. Одинокий парень, сидя на полу, далеко за полночь смотрит телевизор и ест какие-то макароны. Усталый блудный муж возвращается к жене, строгой, но прощающей. Страдающий агорафобией человек делает первый шаг за порог.  Юный амбициозный сотрудник самозабвенно вкалывает в обезлюдившем офисе. Обретший было надежду пациент комкает в руках неутешительный результат анализа. Едва вкусивший зыбкого покоя путешественник вновь пускается в дорогу.

Все дальше и быстрее, через бесчисленные человеческие судьбы, с запредельной эпической мощью вращается цветное колесо жизни. Все временно, и горесть, и радость, и толком ни попировать на победоносном Олимпе, ни отсидеться в долговой яме. Персонажи, ненавистные в первом сезоне, становятся любимыми в третьем, а те, что были любимыми в первом, к третьему приедаются и обесцвечиваются. Жизнь несется, дребезжа и подскакивая, теряя и обретая, старея и омолаживаясь, пока каждый персонаж проедает отведенный ему бюджет бытия, пока развлекает он Режиссера своими коленцами, пока бродит в нем интерес и обаяние, голод и избыток. А когда все это закончится, когда оставит его метасила, приводящая в движение людей и планеты, и станет он пустым местом, и покинет нашу историю навсегда, и мутные волны повествования сойдутся над его головой, - тогда мы быстро забудем его, ибо прожектор нашего сопереживания до того неширок в охвате, что мало кого может надолго вырвать из тьмы равнодушия.

Сложно и прихотливо течет жизнь, реализовывая одновременно бесчисленные истории. В этих историях любой персонаж мог бы стать главным и вечным, если бы только нашелся автор, который выделит его слабую ниточку из общего безумного клубка, посмотрит через нее на весь мир, наполнит ее своими смыслами, и расскажет историю уже совершенного другого героя, имя которого, если повезет, станет нарицательным.

понедельник, 9 апреля 2018 г.

Совесть

Говорят, нужно просто жить по совести. Слушать, дескать, свою совесть. Мол, совесть есть высшая мудрость, совесть знает все. И если каждый будет к своей совести систематически прислушиваться, на земле настанет золотой век. Брехня, не настанет.

Дело в том, что уколы совести (т.е. мучительное чувство неправоты) мы испытываем только когда поступаем ниже своего собственного этического стандарта. И все. Ни на какой объективно высокий или даже приемлемый этический уровень поступков молчание нашей совести не указывает. Оно лишь говорит о том, что примерно так мы обычно поступаем. Не сильно лучше.

воскресенье, 18 марта 2018 г.

Скорость

Мы любим, чтобы наше время проходило быстро. Чтобы секунды, минуты и часы двигались поживее, не задерживались. Медленное время приносит нам мучение. В ходе него мы не чувствуем себя достаточно счастливыми.

То есть если нас спросить прямо, хотим ли мы, чтобы наша жизнь целиком прошла побыстрее, мы даже возмутимся: конечно, нет! Мы ж, наоборот, то и дело сетуем на быстротечность и неумолимость времени, вспоминаем давние годы с переслащенной присказкой: «Это будто вчера было», и проч. Мы вроде бы хотим, чтобы наши кони чуть помедленнее.

Но из всех занятий дороже нам те, что включают нашему времени быструю перемотку. Мы не из тех, кто целое утро смотрит в окно на падающий снег, или целый вечер в камин на пляску огня. Вместо этого нам нравятся книги, от которых не оторваться, фильмы, которые пролетают, как одна секунда, работа, когда поднял глаза – а уже темень за окном. Не со смыслом, но с азартом, как у Ивана Денисовича с его кирпичами. Скорость времени для нас верный признак увлекательной и даже счастливой, «поточной» деятельности. Даже с людьми нам тягостно вместе молчать и бездействовать. Хороший контакт – это когда бойко сыплет разговор, незаметно пролетает вечер. Будто что-то пережидаем. Будто день прошел – и слава Богу. Будто катим на одноколесном велике, замедлимся – упадем. Будто навек окаменеем, если остановимся и обернемся.

воскресенье, 25 февраля 2018 г.

Трудности

Люди не страдают от трудностей. Люди страдают – от несправедливости.

Это, вероятно, самая распространенная и самая обидная статья мучений. Переживаемые трудности мы считаем не своими кровными, а случайно и несправедливо выпавшими на нашу долю. И страдаем! От того, что нас-настоящих, нас-тех-что-на-самом-деле жизнь должна бы любить сильнее и обходиться с нами получше, помягче, пощедрее. Не может быть, чтобы мы так тяжело расплачивались за свои (такие незначительные) проступки.

Всерьез внутри себя признать, что мы заслужили все свои трудности, задача не из легких. Мы категорически не хотим в это верить. Это больно. Социум устроен таким образом, что с детства мы привыкли не иметь права на ошибку. Ошибка – это самое страшное, что может быть. Совершить ошибку – намного хуже, чем быть жертвой обстоятельств. Как воздух, нам необходимо чувство правоты. И мозг обслуживает эту потребность, подбирая (в меру своей развитости и организованности) факты и аргументы в пользу такой правоты.

четверг, 22 февраля 2018 г.

Восхождение

Уставшие до полного бесчувствия люди стоят на вершине горы, обозревая соседние горы.

На взлетный гребень выползают люди, собирая для последнего рывка силы, которых уже давно не осталось.

Маленькие замерзшие люди посреди ледяной пустыни медленно переставляют ноги в тяжелых ботинках.

В ночь на штурм вершины встегиваются в страховку люди с фонариками во лбу, с трудом унимая тошноту и дрожь.

К последней ночевке перед штурмом взбираются люди, взмокшие и высохшие за сегодня двадцать раз.

Задыхаясь и вскидываясь, в тесной палатке на малом плоском пятачке пытаются выспаться люди, первую ночь проводящие на высоте.

У самых стоп большой горы копошатся непривычные люди, с трудом отыскивая в душе невиданные на равнине старание и терпение.

В беспокойстве своей жизни, в попытках перебороть привычных ход вещей, теряют силы и радость люди, живущие на равнине.

Замедляясь, будто во сне, в конденсате злых испарений, неряшливо и случайно живут люди на болотах.

Не видя дневного света и чистой воды, задыхаются от привычного смрада люди в катакомбах теплоцентралей.

В теплой глубине земли плоско течет студенистая жизнь людей, ослепших, словно дождевые черви.

четверг, 15 февраля 2018 г.

Валовое внутреннее счастье

Ее считали обидчивой. Муж, на которого она могла сутками дуться, не объясняя причин. Дочь, которая полной ложкой хлебала тяжесть ее обиды. Мама, которой она не могла простить вообще ничего.

Обида ее возникала не мгновенно, не на лету, не в разговоре. Ранящие слова она слушала внешне вполне спокойно, и лишь спустя несколько часов они набирали венозную тяжесть, ощущались, как камень в груди и начинали радиоактивно фонить через всю ее жизнь, отравляя воду и пищу, и схлопывая беззаботное выражение на лицах даже самых беспечных людей. Ибо обида ее была сильна и уничтожительна.

О, будь мужчиной, она бы переломала кости своим обидчикам, а заодно и тем, кто нечаянно оказался рядом. Она бы взорвала город, где все они живут. Она бы нашла способ их всех уничтожить в открытом бою. Она бы, по крайней мере, так им все про них рассказала, что им бы стало предельно ясно, какие они недостойные люди, и как отвратительно перед ней виноваты. Жаль, она была женщиной, и ничего такого не делал. Но столь же чудовищна была чернота ее молчаливой оппозиции, неприятия, нетерпения.

Жизнь всегда бьет по самому больному. То есть на самом деле она бьет по всему фронту, но больно только там, где и до битья все было не слава Богу. Одним больно, когда их считают глупыми, и они получают по три высших образования, и даже после этого держат ухо востро – вдруг все еще считают? Другие уверены, что их никто не любит, и они совершают массу глупостей, чтобы высечь из окружающих хоть искру любви. Ей же была невыносима мысль о том, что ее ни в грош не ставят. И подобно тому, как человеку, потянувшему спину, вся жизнь представляется изнурительной чередой наклонов и сгибаний, ей казалось, что все кругом норовят ее принизить и таким образом лишить ее права быть.

В светлые минуты охлаждения она с болью думала о том, от чего ее жизнь так густо усажена обидами и так насыщена жарким непереваренным гневом. Иногда ей казалось, что ей не хватает некой душевной тупости, толстокожести, невосприимчивости к словам окружающих. И в этой мысли было свое удовлетворение, ибо страдала она, получается, из-за необычайной тонкости натуры, что, в общем, не стыдно, а даже очень достойно. 

Но человеком она была неглупым, и в душе понимала, что все не так. Что единственное, что питает ее злую ранимость, это недостаток общего, совокупного счастья в ее жизни. Валового внутреннего счастья. Того самого, что заживляет раны, латает дыры, излечивает хвори, воссоздает порядок из хаоса и наполняет жизнью мертвую материю. Того, пусть небольшого, но постоянного источника внутреннего изобилия, который бы постепенно и несомненно заплетал прорехи, наполнял пустоты, заливал доброй водой острые черные камни на дне ее души.

Вот чего ей недоставало, чтобы стать легкой и отходчивой, свободной и ласковой, не замечать мнимых принижений, не запоминать слова глупцов, и не силиться спустя десять лет половчее ответить им вслед! Как воздух, был ей нужен такой канал счастья, который бы напрямую соединил ее с тотальным источником этого самого счастья, и не пролегал бы при этом через других людей – ненадежных, себялюбивых, жадных, слабых, пустых и высокомерных. И тогда никто не мог бы наступить на этот шланг, пережать ее ощущение жизни, распоряжаться тем счастьем, которое предназначено ей. Тогда не нужно было бы собирать его по крупицам, содрогаться – будет-не будет, хватит-не хватит, горько разочаровываться в людях, суливших его и не давших. Тогда ей было бы до всех них все равно. Она даже могла бы с этими несчастными поделиться своим независимым и надежным счастьем.


Но такие мысли бывали редко. Потому что тотчас накатывала новая обида, и балансу ее счастья наносился непоправимый урон. Как от неизбывной боли, она от этого слепла и ожесточалась.

четверг, 25 января 2018 г.

Подарки

Люди дарят друг другу всякую хрень. И тех, кому они ее дарят, это расстраивает.

Иногда дарящему и вправду нравится то, что он дарит. То есть ему самому хотелось бы это иметь. И это весьма глупо и стыдно для взрослых людей – не понимать, что не всем нравится одно и то же. И если не упускать из виду задачу порадовать другого человека, то нужно сделать небольшое усилие фантазии и подстроиться под него. Ну или его самого спросить.

Иногда усилие все же делается, но, поскольку фантазии недостаточно, мы дарим то, что нам самим не надо, но им, одаряемым, необходимо страшно. Так мы считаем.

Но чаще мы просто дарим то, что позиционируется как уместный подарок многомиллиардной индустрией хрени. Могущественная эта индустрия, приуроченная к государственным праздникам, первейший из которых Новый Год, заставляет в целом вменяемых людей покупать и дарить друг другу аляповатую, бесполезную, безвкусную, но якобы забавную и праздничную ерудну. Море ея, миллионы единиц ея производится тысячами людей по всему миру, ежедневно встающих за каким-то лядом на работу. Покупается, дарится, передаривается за ненадобностью, запруживает антресоли и дачи, и в итоге исчезает в зловонных недрах городских свалок, символизируя бренность всего сущего и тщетность наших попыток насильно затащить в свою жизнь ощущение праздника.

Когда нам дарят такое, наше расстройство тоже бывает разной природы. Люди рациональные, вроде меня, любят посетовать, сколько ресурсов человечества расходуется без толку, очевидно и бесповоротно зря. Ах, если бы мир был поумнее и пологичнее! Если бы вместо миллионов фигурок перекормленного Санты производительные силы человечества сконцентрировались на озеленении Сахары! Если бы вместо пухлых свиных ежедневников с золотым обрезом были оплачены детские психологи для тех, чья жизнь и трудна, и страшна! И проч., и проч.

Но как правило разочарование не в этом. А в том, что ситуация наглядно демонстрирует, насколько фигуранты нашей жизни нас не знают, либо насколько им на нас наплевать. Насколько наши отношения дежурны и формальны, насколько в них нет ни живой ноты, ни проблеска интереса и близости. Неужели в их глазах я вот такой, спрашиваем мы себя, обозревая гору новогодних подарков, этот эпический монумент нашему незнакомству, непониманию, чуждости, отсутствию мало-мальски живого контакта. Этот случайный сувенирный набор, который целиком можно было бы отнести кому угодно. Фарфоровый зайка, снежный шар, елочка со светодиодом, тостер Бош, настенный календарь с пейзажами Среднерусской возвышенности, кулинарная книга, перьевая ручка, галстук с Дональдом Даком, набор свечей в виде шишечек… Серьезно?! При чем тут вообще я?

Впрочем, то, что мы друг другу дарим, ничуть не лучше и не хуже того, как мы друг с другом говорим. Одна знакомая рассказала такую историю. Она говорила с дочерью по телефону, и в какой-то момент выяснилось, что ни с одной стороны не идет звук. Причем обе они не замечали этого в течение десяти минут! Каждая продолжала говорить без оглядки, что-то свое. Надо полагать, что, когда звук все-таки был, разговор все равно шел примерно такой же, обмен монологами безо всякого равнения на собеседника. Иногда по очереди, иногда одновременно, но никогда не друг с другом. Знакомая моя честно расплакалась, узрев глубину отчуждения. Того самого, что разделяет нас постоянно, в будни и в праздники, находя всеразличные формы, которому мы отчего-то не ужасаемся, не пытаемся осознать и перешагнуть.

Что же нам, бедным, делать? Как бороться с одиночеством? Как научиться слышать друг друга людям, которые так давно и прочно не слышимы сами, что не представляют, как это могло бы выглядеть? Когда кругом столько примеров того, как не надо, что эта взаимная глухота и немота кажется единственно возможным видом отношений. Когда по всем социальным нормам общаются куклы с куклами, а кукловоды не показываю не то что лицо, а даже край одежды. Когда не наработан ни язык, которым можно было бы рассказать о себе что-то важное, ни навык по-настоящему включаться в другого. Обретение таких умений могло бы стать достойной повесткой лет на десять непустой и незряшной жизни, да и то можно не уложиться. Так что подарки тут, пожалуй, не самое крупное зло.


вторник, 9 января 2018 г.

Татьяна

Татьяна сидела на скамейке и плакала. Слезы ее впитывались в ворот великоватой мужской толстовки. Очки запотевали изнутри. Крошечный, густо заросший участок укрывал ее со всех сторон от соседских глаз, но они были где-то рядом – звякали стаканами на верандах таких же крошечных стареньких домиков, переговаривались приказательным голосом с детьми, справа и сзади что-то мастерили по хозяйству. Эти безобидные бытовые шумы карябали страшно ее душу, и она плакала на них, беззвучно и долго. Ее неподъемной печали нужна была точка применения. Потому что ее мальчик умер.

четверг, 4 января 2018 г.

Одиночество

- Так классно съездили! Я купил билеты за мили, потом гостиница такая была удачная, хорошо заранее заказывать, прям в центре, на втором этаже, здание – век 17й, серьезно, внизу ресторанчик, хозяин такой колоритный весь, в первый день просто погуляли по городу, потом на второй день экскурсия была за город, тоже интересно, там красиво так, да вот сейчас покажу (достает телефон), вот такие там улочки милые, здесь вот слева ресторан отличный, какой же там кофе варят, у нас вообще так не умеют, туда одни местные ходят, туристов нет совсем, и еще гид был шикарный, соберешься – дам тебе его телефон, великолепно рассказывает, он из наших, но уже лет двадцать там живет, все знает на свете…

Медленно отворачиваюсь, смотрю в окно. На площадке детишки какие-то пасутся, бабуся сумкой шаркает по лужам, высокая девочка лет шестнадцати, глядя в телефон, бодро вышагивает обтянутыми в белое ногами. Жизнь идет, в общем. В ушах по-прежнему жужжание. Вдруг:

- Тебе скучно?
- Круто, что ты заметил!
- Но интересно же!
- Нет. Зачем ты мне это рассказываешь?
- Ну как, поделиться.
- Зачем?
- Хочу, чтобы ты меня послушал. Наверное, мне нужно твое внимание.
- Я ж не против. Но тогда покажи хотя бы кусочек себя.
- Но вот же это все про меня, про то, как я съездил
- Про то, как ты съездил, но совсем не про тебя. Не про того, кто хочет внимания. Расскажи про него.
- О-о, ну это такая личная материя… я сам толком не знаю.
- Пока он не проявляется, а шлет вместо себя всякую дребедень, мне не на кого направлять внимание. Я вообще непонятно кого сейчас слушал. Поэтому скучно.
- Даже в окно смотреть веселее
- Угу
- Все равно не могу. Давай тогда лучше другую тему выберем. Может же тема быть интересной сама по себе, без «того, кто хочет внимания»?
- Может, конечно!
- Давай тогда так
- Давай