Он был патологически неловок, руки-крюки. У него будто все время дрожали пальцы, не в силах ничего надежно ухватить, ровно поставить. Он все время что-то просыпал, проливал, разбивал, ронял или рвал. Если (не дай Бог!) он пробовал что-то приготовить, то непременно обжигался, переваривал, пересаливал, путал ингредиенты, или резал свой нехитрый салат такими разными калибрами, что его невозможно было есть. Он был неисцелимо мешковат, одна створка воротника торчала поверх горла свитера, а другая внутри, ремень был перекручен и застегнут каким-то чудом. Точно так же он писал, как курица лапой, разматывая судорожные затейливые клубочки по бумаге, вкривь и вкось, с чудовищным наползанием, разлетом и спешкой. Точно так же он пел, не попадая в ноты, забывая слова, делая нелепые оттяжки и расставляя дикие акценты. Петь он, к несчастью, очень любил, пел самозабвенно, с великим чувством, время от времени передергивая плечами.
И ничего в этом человеке нельзя было бы заподозрить стройного, точного и грациозного, если бы в девятнадцатом веке Шоулз и Сул не изобрели печатную машинку. Его моторная суетливость, бурлящие в его теле мысли и чувства, нелепость жестов, путаность слов, хаотичность движений, петляющий голос, кажущаяся неспособность додумать и дооформить мысль – все это оставалось, так сказать, за кадром и никак не проникало на бумагу.
Вместо этого четкие буквы стояли литым строем, и фабрично ровные интервалы строк были такой противоположностью его путаным каракулям! Стройность печатного знака, казалось, завораживала его самого, запускало дремлющие в нем фильтры и камертоны. Кристально четкой была его мысль, выверенной динамика и драматургия, точными сравнения, режущими остроты и прочувствованными глубины. Где-то внутри его кудлатой головы жила, оказывается, несравненная ясность и точная стремительность. Такая, что, если бы нам, читая текст, захотелось вообразить себе автора, то никогда не представился бы нам он, с булькающей одышкой, оступаясь и охая, взбирающийся в свою крошечную квартиру на пятом этаже без лифта. Невесть откуда появлялся человек резковатый, гордый и ловкий, никому ничего не спускающий, прекрасно соображающий на лету, неотразимый для женщин своей умной ироничной решительностью и удивительной точностью речи, высушенной до самой сути, но не более.
Сам он, казалось, этой пропасти не замечал, и всерьез считал себя таким, как его тексты – легким, уверенным, облеченным идеальным чувством меры и темпа. Что выставляло его еще более нелепым, но было, очевидно, наивысшей версией правды.
И ничего в этом человеке нельзя было бы заподозрить стройного, точного и грациозного, если бы в девятнадцатом веке Шоулз и Сул не изобрели печатную машинку. Его моторная суетливость, бурлящие в его теле мысли и чувства, нелепость жестов, путаность слов, хаотичность движений, петляющий голос, кажущаяся неспособность додумать и дооформить мысль – все это оставалось, так сказать, за кадром и никак не проникало на бумагу.
Вместо этого четкие буквы стояли литым строем, и фабрично ровные интервалы строк были такой противоположностью его путаным каракулям! Стройность печатного знака, казалось, завораживала его самого, запускало дремлющие в нем фильтры и камертоны. Кристально четкой была его мысль, выверенной динамика и драматургия, точными сравнения, режущими остроты и прочувствованными глубины. Где-то внутри его кудлатой головы жила, оказывается, несравненная ясность и точная стремительность. Такая, что, если бы нам, читая текст, захотелось вообразить себе автора, то никогда не представился бы нам он, с булькающей одышкой, оступаясь и охая, взбирающийся в свою крошечную квартиру на пятом этаже без лифта. Невесть откуда появлялся человек резковатый, гордый и ловкий, никому ничего не спускающий, прекрасно соображающий на лету, неотразимый для женщин своей умной ироничной решительностью и удивительной точностью речи, высушенной до самой сути, но не более.
Сам он, казалось, этой пропасти не замечал, и всерьез считал себя таким, как его тексты – легким, уверенным, облеченным идеальным чувством меры и темпа. Что выставляло его еще более нелепым, но было, очевидно, наивысшей версией правды.
Комментариев нет:
Отправить комментарий