Без названия

Разные досужие советчики и кухонные аналитики чужих судеб как ее только ни называли, как только ни пособляли ей своей несокрушимой житейской мудростью. Говорили, что она, мол, всеядная и негордая, а нужно быть разборчивой и брезгливой, иначе никто ценить не будет. Не нужно, говорят, чтобы с тобой было слишком легко. С кем нет проблем, говорят, того мало ценят. А кому же это понравится, когда мало ценят. А люди сплошь наглецы да себялюбцы, сам себя как след не подашь – никто в грош не поставит.

Так ей говорили все, и родители, и подружки. Потому что если ей кто-то или что-то нравилось – она этого даже не пыталась скрыть. На рынке не умела торговаться за матовые, с румяным бочком, душистые абрикосы, которые начинала набирать, даже не бросив дежурное «почем?». Квартиру когда снимала – не умела скрыть, что с первого взгляда влюбилась в эту светлую комнату, в эти широкие низкие подоконники, в этот щедрый балкон, в этот камерный московский простор, возникший из-за пары лишних, бесполезных метров. И цены, конечно, сразу дергали вверх. И мужчина когда ей какой-то нравился, никогда не умела она придержать свой интерес, погасить щенячий огонек в глазах, определить внутри себя для него испытательный срок – нет, сразу, с ходу была она для него готова и на усилия, и на верность, и на вторую, вспомогательную роль. Без условий, без набивания себе цены, просто так.

Охладевала она так же стремительно, наутро, и не умела спустить это на тормозах, сделать из этого «все нормально, просто устала», подождать, вдруг само рассосется, попытаться всколыхнуть в себе былую приязнь. Ее как из розетки выдергивали, и не любилась ей более ни дня ни приторная размазня абрикосов, ни безликая съемная квартира, ни разомлевший от ее безропотной преданности друг. Проходило совсем немного времени, и другие предметы и люди захватывали ее, и под ее благодатным, но быстротечным вниманием становились на время и лучше, и счастливее.