Фантазер

Принято считать, что люди врут для того, чтобы исказить представление других людей о реальных обстоятельствах жизни. Но не таков был мой друг Арсен. Арсен врал ради того, чтобы исказить свое собственное мировосприятие.

Технически он ни от кого ничего не хотел, разве что немного внимания. Часто он даже врал себе во вред, но столь широко и вдохновенно, что ни один полиграф на свете не заподозрил бы его в малейшей неискренности. Он так вживался в роль, так преображался, что только откровенная нелепость его слов выдавала вранье. Зато картина, которую разворачивал перед слушателями, была прекрасна и исправляла многие огрехи реальности.

Его собственная роль в этих россказнях, коих он за много лет выдал на моей маленькой кухне без счету, была всегда одна и та же. В своем дивном придуманном мире Арсен был могущественным, щедрым и толстым. В момент рассказа он тяжелел в движениях, приобретая плавность и неторопливость крестного отца. Иногда мне казалось, что у него даже внезапно появляется отдышка, как у тучных немолодых людей. Эта его органическая степенность и сладко прищуренные янтарные глаза отгоняли холод и дребезг реального мира куда далеко, в темную заоконную ночь.

Как-то он не смог приехать ко мне на день рождения, потому что у него была важная встреча в Ницце с людьми, с которыми (намекал он) второй шанс может не выпасть до конца жизни. Позже выяснилось, что у него никогда не было загранпаспорта, и уехать к важным людям он мог не дальше Бреста.

В другой раз он горячился и настаивал, что ему нужно выкроить немного времени, и купить, наконец, себе и своей сестре по большой квартире в новом доме на Садовом, чтобы она жила поближе к нему. Так ему было бы спокойнее за нее, такую хорошую, но непутевую и слабую. В это самое время он, неизвестно чьей милостью, жил в самом дальнем и задрипанном Подмосковье в убитой, никому не нужной чужой квартире, где в ту ненастную зиму грелся о кружку с кипятком и таскался за хлебом в ларек на станцию.

Он рассказывал своим откровенно ухмыляющимся приятелям, что род его восходит к средневековым испанским грандам, что недалеко от дивного Толедо стоит на высоком холме его родовой замок, который он за свои деньги недавно отреставрировал, где в каждой зале висит по небольшому Эль Греко, и куда он по просьбе ЮНЕСКО пускает в свое отсутствие туристов и любителей старины.

Удивительно, что он никогда не говорил о своем фантастическом успехе у юных, прекрасных и знаменитых женщин. Это было совсем не в его духе. Скорее он мог бы быть тайным спонсором первой в России операции по пересадке сердца или много лет назад дать путевку в жизнь Нобелевскому лауреату. На меньшее мой друг Арсен не разменивался.

По его словам, он управлял огромной, но не слишком заметной бизнес-империей, был на короткой ноге с отцами города и только лишь из скромности не летал собственным самолетом. При этом был вечно без денег, вечно свободен и готов встретиться выпить. Он изредка напускал на себя хищный деловой вид, но, несмотря на его рост и горластость, твердости в нем не хватало даже на него самого. Душу Арсен имел нежную, не выносящую лобовой конфронтации. И это было видно всем, даже его крохотным племянницам, которые как только его ни называли и какие только веревки ни вили.

В действительности Арсен был бедным, худым и довольно прижимистым. Зато свои несуществующие богатства и мифические возможности он швырял налево и направо, друзьям, и знакомым, и просто соседям. Никто не желал иметь с ним дело, потому что был он глупым ненадежным краснобаем. Но на его легенду это никак не влияло. Он искренне сиял бахвальством благодетеля, хотя на благодеяния у него никогда не было реальных ресурсов.

А вот если бы были, часто думал я? Делился бы он ими так же, как сейчас - воображаемыми? Стоило ли верить ли этой выдуманной душевной пышности, или она, как отвага пьяного или решимость осмеянного, изгладилась бы при переходе обратно в нашу тяжеловесную и практическую реальность? Никто наверняка не знал, и Арсен не знал, и даже не думал об этом. Никакой раздвоенности он, казалось, не испытывал.

Что он вообще чувствовал и думал, когда оставался один, в своей более чем скромной квартире, седеющий, нелепый враль? Сбрасывал ли он свое глупое, годами наезженное притворство или даже спал в нем, и видел сны?

А во снах: он, немолодой, непременно толстый и с перстнем, важно ходит по залитому солнцем городу, где все его знают, потому что для каждого он сделал что-то хорошее. Не торопясь, беседует с важными людьми, которые никак без него не могу делать свои важные дела. А потом садится в автомобиль с откидным верхом и уезжает в загадочном волшебном направлении. К синему морю, к гордому замку, к далекому другу, в еще более сверкающую сказку, куда он, как ему кажется, давно зовет всех своих здешних друзей, в том числе и меня. Да они почему-то отказываются.