Катаев, как известно, придумал прозвища своим великим современникам. Я никогда толком не мог понять, к чему эти Королевичи и Птицеловы, и почему не назвать их своими именами. Похожим образом поступил и Аксенов, в предисловии к "Таинственной страсти" даже давший несколько расшифровок и понятно объяснивший, с какой целью заменил имена. Мол, чтобы не упрекнули в субъективности и неточности, а также чтобы расширить конкретные личности до того, чем они могли бы быть, даже если не были.
Есть, видимо, в таком решении мемуарных историй некая привлекательность для пишущих людей, самому себе официально данное разрешение по-хозяйски обращаться с персонажем. Хотя на мой вкус это избыточная щепетильность, и даже при настоящих именах никто не ждет от писателя тотальной объективности, а, напротив, все оставляют за ним право на вымысел (непревзойденным эталоном здесь был и остается старый баламут Дюма). Кроме того, есть предел этой свойскости, и по-настоящему значительные фигуры, стоящие в стороне от повествования, ни под какими личинами не укрываются. Не наградил ведь Катаев Бунина никаким прозвищем, бо уважал за классика, фамильярность прочь. Та же история у Аксенова с Пастернаком: не трогает; Пастернак для него такая же объективная реальность, как Хрущев или СССР.
С другой стороны, мне как читателю отчего-то больше хочется читать про Есенина, чем про Королевича. Как у Мариенгофа - все названы своими именами, и роман превосходный (и даже два), и в игры не играет дивный "дядя Толя". Но мне-то, казалось бы, какая разница? А разница такая, что даже и в хорошо написанной вымышленной истории ценна подлинность, правдивость, приложимость к собственной жизни. И подлинность эта возрастает, когда покоится на мощи реальных событий и персонажей, а не только располагает собственной, автономной повествовательной силой. И уж если история не про Средиземье и не про Йокнапатофу, то зачем же отказываться от этой самой платформы.
А еще имена сами по себе обладают магией ориентиров. Остин Клеон, к примеру, рассказывает, что поместил у себя в мастерской портреты любимых художников, и они поддерживают его, и не возражают, что он у них учится (т.к. по большей части умерли или живут далеко). Той же цели служат развешанные в школьных кабинетах математики, химики, литераторы. А также идущие по периметру Большого зала Консерватории парадные портреты композиторов. Это дань уважения и просьба о помощи, о мысленном присоединении. Так важно иногда подзарядиться от чужого таланта, и не только от произведений, а от личности, от источника!
Печально, что большинству из нас некого повесить над столом: в своей работе мы ни на кого не опираемся, не хотим быть похожими, ни у кого не стремимся в тяжелые минуты занять вдохновения. Чей портрет мне повесить с своем кабинете? Билла Гейтса? ИТ директора Сбербанка? Мы часто работаем в областях, где не водится сколько-нибудь привлекательных гениев, и потому не от кого вдохновляться в деятельности.
Но зато никто не отнимает - вдохновлять в жизни. На то и есть мемуарная, да и вся прочая литература.
Есть, видимо, в таком решении мемуарных историй некая привлекательность для пишущих людей, самому себе официально данное разрешение по-хозяйски обращаться с персонажем. Хотя на мой вкус это избыточная щепетильность, и даже при настоящих именах никто не ждет от писателя тотальной объективности, а, напротив, все оставляют за ним право на вымысел (непревзойденным эталоном здесь был и остается старый баламут Дюма). Кроме того, есть предел этой свойскости, и по-настоящему значительные фигуры, стоящие в стороне от повествования, ни под какими личинами не укрываются. Не наградил ведь Катаев Бунина никаким прозвищем, бо уважал за классика, фамильярность прочь. Та же история у Аксенова с Пастернаком: не трогает; Пастернак для него такая же объективная реальность, как Хрущев или СССР.
С другой стороны, мне как читателю отчего-то больше хочется читать про Есенина, чем про Королевича. Как у Мариенгофа - все названы своими именами, и роман превосходный (и даже два), и в игры не играет дивный "дядя Толя". Но мне-то, казалось бы, какая разница? А разница такая, что даже и в хорошо написанной вымышленной истории ценна подлинность, правдивость, приложимость к собственной жизни. И подлинность эта возрастает, когда покоится на мощи реальных событий и персонажей, а не только располагает собственной, автономной повествовательной силой. И уж если история не про Средиземье и не про Йокнапатофу, то зачем же отказываться от этой самой платформы.
А еще имена сами по себе обладают магией ориентиров. Остин Клеон, к примеру, рассказывает, что поместил у себя в мастерской портреты любимых художников, и они поддерживают его, и не возражают, что он у них учится (т.к. по большей части умерли или живут далеко). Той же цели служат развешанные в школьных кабинетах математики, химики, литераторы. А также идущие по периметру Большого зала Консерватории парадные портреты композиторов. Это дань уважения и просьба о помощи, о мысленном присоединении. Так важно иногда подзарядиться от чужого таланта, и не только от произведений, а от личности, от источника!
Печально, что большинству из нас некого повесить над столом: в своей работе мы ни на кого не опираемся, не хотим быть похожими, ни у кого не стремимся в тяжелые минуты занять вдохновения. Чей портрет мне повесить с своем кабинете? Билла Гейтса? ИТ директора Сбербанка? Мы часто работаем в областях, где не водится сколько-нибудь привлекательных гениев, и потому не от кого вдохновляться в деятельности.
Но зато никто не отнимает - вдохновлять в жизни. На то и есть мемуарная, да и вся прочая литература.
Комментариев нет:
Отправить комментарий