среда, 3 сентября 2014 г.

Широкий мир

Штефан был настоящим цюрихским швейцарцем, а это значит, что у него в крови - нерушимый порядок.

Можно ли вырасти другим в этой дивной стране? Здесь после 22.00 нельзя пользоваться душем, ибо звук с шорохом падающей воды может помешать праведному сну соседей. Здесь до сих пор не принят закон о ядерной энергетике, ибо нет надежного способа гарантированно безопасно захоронить отходы на 50 тысяч лет. Здесь поколениями, тихо и надежно, хранятся международные деньги. Здесь самые консервативные банки и страховые компании. Здесь закрывают на зиму Рейхенбахский водопад, потому что точно подсчитали, до какого именно дня в ноябре его рентабельнее показывать туристам, а после – направлять на роторы. Здесь, приходя в офис в 7 утра, скорее всего, не будешь первым, а в после 21 города полным составом погружаются в сон. Здесь владелец миллиардного бизнеса ездит на подержанном Гольфе, потому что это разумно и достаточно. Здесь все отпуска согласованы и оплачены на два года вперед. Здесь учтены все аспекты и взаимосвязи жизни, подобно тому, как страховые компании частично оплачивают абонементы в спортзал: спортивные люди реже болеют. Здесь превосходно смазанная, насквозь прошитая рациональным умыслом жизнь идет тихо, безошибочно и экологично. Как дорогие швейцарские часы в неброском титановом корпусе, с вечным календарем, как бисеринки четок - щелк. Из года в год – щелк. Точно в срок. Утро. Вечер. Пенсия. От этой ровной четкости метронома - ощущение неподвижности и одновременно немыслимой скорости.

Вот какой порядок был бы в крови у Штефана, не будь его мать украинкой. Помимо вполне приличного русского языка, Штефан унаследовал от нее склонность к щегольству. В салонах дизайнерских очков (увы, близорукость тоже от нее), в магазинах галстуков в зайчик и в дельфинчик, в прокатах фраков, в красивых ресторанах множества городов Европы он чувствовал себя как рыба в воде. А еще была у него (от нее же) этакая безответственная, бесплановая склонность к путешествиям. Его мать владела небольшим турагентством, и годам к тридцати он по гомерическим агентским скидкам изъездил без малого полмира. От Осло до Кейптауна, от Мехико до Шанхая, от Монмартра до Копакабаны – везде он побывал, везде умен, ироничен и симпатичен, везде легко ладил с людьми и легко в уме считал деньги и даты. Он прекрасно понимал единую механику, согласно которой функционирует все на свете: карьера, отношения, пенсионные накопления, авиасообщения, геополитические события и, как ему иногда казалось, даже погода. Карта его жизни была ему предельно ясна.
Из этой ясности начисто выпал тот памятный для него момент, когда однажды осенью, следуя за горным гидом высоко в Альпах, он сделал один неловкий шаг - и, лязгнув кошками по мокрым камням, шагнул из матрицы своей обычной жизни. Шагнул новеньким дорогим ботинком с негнущейся кивларовой пластиной в подошве – в пустоту, в облака. Камнем ухнул он вниз, и весь его мир повис на страховке, и петли корсажных ремней рывком пережали ноги и поясницу, и сам он сделался вдруг тяжелым и беспомощным, и мешком повис под массивным карнизом из острых слоистых камней. И тут же погнал выползать на истерических руках по обледенелой веревке наверх, из-под карниза, на спасительную полку (только бы добраться!), и моментально растерял все силы и тепло на сутки вперед, и теперь дрожал нервной зябкой дрожью, и силился унять безнадежно сбитое дыхание, наступить ладонью на сердце, которое бешено лупилось из-под ребер, и зачем-то пытался жидконогими пальцами расстегнуть удушающие спасительные ремни, и, слава Богу, не смог.

А потом он немного успокоился, и уже не мог отвести изумленного взгляда от своих болтающихся ног, под которыми, в бездне, в недосягаемых трех километрах внизу, куда вдоль бесконечных вертикальных снежных скал бесшумно улетали мелкие камни, где за хлопьями тумана скрывался Евросоюз. Там сухопарые тетки пенсионного возраста в солнечных очках и с трековыми палкам бодро скачут по зеленым пригоркам. Там пряничные домики, увешанные цветочными горшками, чисто прибраны и совершенно безопасны. Там в семь откроются на ужин рестораны. Но всего этого не видно. Вместо этого – суровая черно-белая картина, проложенная туманом череда гор, сплошной покров облаков, какой мог бы быть над безжизненной землей или над бескрайним океаном. Так синоптики изображают на картах циклоны. Как он здесь оказался?

Остальное он плохо помнил. Как прицепил на сброшенную ему вторую веревку рюкзак, и как его подняли люди сверху. Как тряс свои руки и выгибал пальцы в обратную сторону, пытаясь вернуть в них кровь и жизнь. Как, задержав дыхание, все же встегнул в веревку вороненый жумар, и на ватных как во сне руках, объятый тотальным, как во сне, страхом, все же смог подтянуться до карниза. Как, на три-четыре, совместно с людьми  наверху, все же смог подтянуть свое тело еще на метр, и тяжко перекатился набок, оказавшись, наконец, в безопасности. Как потом бесконечно долго еще шел, цепляясь за осклизлые камни и стукаясь об нависания глянцевой желтой каской. Как быстро темнело, и как где-то совсем уже потом, в другой жизни, он все-таки дошел до приюта, и минут двадцать развязывал кошки, и еще час, наверное, сидел в намокшей шапке, от которой валил пар, потому что в помещении со множеством людей было уже тепло, и даже весело.

Не то, чтобы после этого случая он что-то особенное понял. Скорее наоборот, первые несколько дней он не понимал вполне очевидных вещей. Почему маленький прямоугольный кусочек пластика с выдавленным его именем заставляет других людей с удовольствием и рвением что-то для него делать? Зачем люди поглощают столько информации, которая их не касается и никак на них не сказывается? Зачем прилагать усилия в одном месте и надеяться на результат в другом? Почему возможность для большинства людей важнее самого действия и зачем тратить столько времени и сил на моделирование будущего, которого может не быть?

К чести Штефана надо заметить, что он вполне прямо и без прикрас рассказал многим своим знакомым и приятелям об этом своем опыте, не пытаясь украсить его киношной героикой. И как следствие, опыт довольно быстро «выработался», побледнел от бесконечных одинаковых пересказов, утратил привкус реальности и в конце концов превратился в картинку. Его обычная, главная жизнь уверенно вошла обратно в колею. Хотя нельзя сказать, что совсем уж ничего не изменилось.

Комментариев нет:

Отправить комментарий