Концерты

Мы милость времени, замирание,
Мы выдох века, провал, просвет,
Мы двое, знающие заранее,
Что все проходит, а смерти нет.

Быков

Недавно на TED выступала одна британская рок-певица, которая как-то раз, находясь среди своих фанатов, разделась и позволила им рисовать на себе маркерами. И хотя трудно себе представить Гергиева или Березовского в такой роли, мотив ее я хорошо понимаю. Всю себя открыть, отдать своим слушателям, показать им, что живет для них, пусть даже такими недалекими, нехудожественными средствами. Не у всех талант позволяет транслировать в полной мере любовь к людям.

Мне порой кажется, что, умей я, скажем, играть на пианино, как Рихтер (или вообще, делай что-нибудь так,  чтобы это вызывало у людей наплыв светлых чувств), я играл бы на бис всю ночь, пока все бы не разошлись. Играл бы без перерывов и выходных, настолько это редкостный дар, настолько невосполнима каждая минута  бездействия.

Не представляю, правда, насколько пианист эмоционально истощается в течение сольного концерта из двух отделений. Может быть, обойдя лаковый рояль с изображением лиры и вежливо откланявшись, он сразу за кулисами падает на топчан и ловит воздух, как добежавший марафонец, настолько все душевные силы отданы публике? Может быть, лишь здоровый страх саморазрушения гонит его долой со сцены после одной-двух бисовок? В фильме Блеск очень убедительно показано то запредельное натяжение нервов, от которого безумие в одном шаге.

А может и так. Он играет давно, восторженной обратной связи наслушался, и знает ей цену. Он знает, что  слушателям рано или поздно надоедает слушать пусть даже совершенно гениальное исполнение. Есть некий лимит на количество счастья, приходящее от прослушивания фортепианной музыки. Люди, у которых он исключительно высок, становятся музыкантами, и могут, как Мацуев, более трехсот раз играть первый концерт Чайковского, и каждый раз с чувством и отдачей. Те, у кого он совсем низок, ограничиваются прослушиванием по дороге на работу радио Шансон, и их ничем не прошибешь. Те же, у которых ни то, ни се, ходят раза четыре в год на концерты, и каждый раз думают, что надо бы почаще. Они и сидят сейчас в зале, разнородные «привитые», славные, в общем, люди, вроде меня. И аплодируют страстно и искренне, и хотят, чтобы он еще что-нибудь сыграл. Жадничают, хоть уже и наелись, потому что знают: в следующий раз когда еще соберутся. Переедают от голода.

И правда, если ходить часто и являться в концертный зал сразу в правильном умонастроении, то двух отделений вполне достаточно. Лет 12 назад я работал неподалеку от Чайковки, и у меня был ритуал. После работы, в 18.05, нужно было зайти в кулинарию гостиницы Пекин и выпить граммов двести простенького коньяка. И тогда все, что было лишнего за рабочий день, и даже за всю предыдущую жизнь, отступало, размывалось, теряло хватку, и я, настоящий и живой, чудесным образом вновь оказывался на свободе. И к 19.00 душа была светла и открыта, и каждая нота, начиная с самой первой, падала прямо на дно психики, в самую сокровенную правду. И за два отделения проживалась целая хорошая жизнь, и не было никакого желания ее еще на пять минуть продлить. Потому что, как известно, все на свете происходит правильно, всему свой черед, каждая минута неповторима, а перед смертью не надышишься. И еще потому, что никакой смерти не было в помине, так как весь жизненный цикл музыкального погружения повторялся не реже раза в неделю.