Принцесса была не из тех, что чувствуют горошину через многие перины и вообще неспособны быть кем-то, кроме принцесс. Наоборот, однажды подложенная горошина довольно быстро становилась частью ее жизни, частью нормы. Принцесса была из тех принцесс, что, выйдя замуж за свинопаса, довольно быстро становятся свинопасшами, за генерала – генеральшами, за лауреата – лауреатшами. При любых сценариях - чудесными женами, а при некоторых – еще и счастливыми.
Но пока Принцессе, по счастью, замуж было не пора, и она жила у себя дома, среди превосходящих, но по преимуществу дружественных сил. И была она очень и очень разной в разных частях своей жизни. И если бы люди, знавшие одну Принцессу, украдкой увидели бы другую, они бы не на шутку удивились и даже могли бы заподозрить, что это вовсе не Принцесса, а ее отдаленно похожая сестра. Сестры же у Принцессы не было, хотя она очень ее хотела. Но от одного хотения сестры не появляются. С другой стороны, фантазия Принцессы с такой легкостью наполняла ее жизнь разношерстными яркими персонажами, реальными и вымышленными, что тосковать по воображаемой сестре вовсе не было времени.
Та жизнь Принцессы, которую окружающие считали главной, настоящей и даже единственной, складывалась не то чтобы очень празднично, и даже довольно-таки не праздно, но методично, привычно и от этого хорошо. Пока в один ужасный, неправдоподобный день Принцесса не оказалась в западне.
Как такое могло случиться, она совсем не поняла. Раньше в мире были две неравные, несравнимые, но значительные силы, выбирать между которыми было не нужно. Силы эти хоть и были совершенно из разного теста, кое-как между собой ладили. А потом вдруг (вдруг!) вселенский распорядок нарушился, космический контакт порвался, и Принцесса осталась между этими силами, полюсами притяжения и отталкивания, совершенно одна.
Сколько она себя помнила, ее жизнью управляла Комиссия - строгая, вдумчивая, неустанная. С Комиссией было надежно, привычно и скучновато. В Комиссии чувствовалась грандиозная сила безусловной правоты, уверенности, недвусмысленности, предсказуемости и психической неподвижности. Понимания того, что жизнь – не все масленица, не все каникулы, развлекушки и хихишки, что нужно вести себя сообразно своему возрасту, а лучше даже немного взрослее, степеннее, ответственнее. Что нужно трудиться и слушаться, а радоваться в отведенное время и по остаточному принципу. Что жизнь полна обязанностей и трудностей, и что не надо искать легких путей. Потому что жизнь вообще не задумана как легкая штука.
А потом появился Писатель. То есть он всегда где-то был, но в какой-то момент появился совсем рядом с ней. И при нем Принцесса поняла, что бывает по-другому, и что она сама бывает другой: дурашливой, смешливой, безответственной фантазеркой. С ним так здорово можно было хохотать во все горло, до икоты, бегать наперегонки, сочинять бесконечные причудливые истории, писать рассказы и рисовать друг друга на салфетках в кафе, важничать, кататься на коньках, называться Вашим Величеством, разыгрывать умирающего лебедя, повисая у него на руках или прыгучего кенгуренка, высоко подпрыгивающего на каждый шаг – пиу-пиу-пиу.
Но все это внезапно кончилось. Что-то ей непонятное произошло, и от попыток разобраться, что же именно, ее тут же охватывала паника. И в этой панике нужно было как можно крепче держаться знакомой и крепкой Комиссии и подальше от непонятного, непредсказуемого Писателя, чтобы можно было хоть как-то жить. Принцесса часто сидела за столом с тетрадью и книгой, и чувствовала, что пузырь дружественного воздуха вокруг нее, в котором можно было хоть как-то жить, сужается до предела, и невозможно свободно двигаться, говорить и дышать. Жизнью по-прежнему руководила Комиссия, родная и непреклонная, а Писатель превратился в молчаливую обесцвеченную тень. Посмотреть ему прямо в глаза было невозможно, немыслимо, она чувствовала, что от этого он сразу станет настоящим, живым, прежним, и в тот же момент пузырь вокруг нее окончательно лопнет, а как жить за пределами пузыря Принцесса боялась даже себе представить.
Потом он уходил, и пузырь мало-помалу вновь наполнялся знакомым сухим воздухом без цвета и запаха, и жизнь шла своим чередом. Но она знала, что через какое-то время Писатель вернется, сядет в то же место дивана и в том же полнейшем молчании, в котором слышен бег часов, будет поверх толстенной книги ласково смотреть в ее затылочек. Еще он снова попробует с ней заговорить, а ей снова прильет к лицу кровь, и сережка дрогнет в ее маленьком нежном ушке, и она фыркнет, спрячется, убежит глазами и головой в книжку, спасая остатки пузыря, в котором можно хоть как-то жить.
Однажды Писатель не пришел, и Принцесса почувствовала, что ей его не хватает, и что без него она уже не совсем Принцесса, и что ей недостает той смешливости и игривой веселой дурашливости, которая расцветает в ней под его взглядом. Но Принцессы так устроены, что им трудно додумывать такие мысли до конца, и тем более с кем-то их обсуждать.
А Писатель тоже непросто переживал такой воинственный поворот вселенной и всячески винил себя в том, что не смог ему воспрепятствовать и даже сам отчасти стал причиной страданий своей дорогой Принцессы. Но ему, конечно же, было легче и проще, и он много с кем мог об этом поговорить. И все же иногда его тоска по настоящей Принцессе, не одной, не другой, а той, которую видел и знал только он, пронзительно оживала в нем, и он ломал голову над тем, как же снова с ней повидаться. Ему хотелось верить, что если она хоть раз посмотрит ему прямо в глаза и посчитает до десяти, то стена, возведенная из непонятного и ужасного, которая их разделила, растает воздухе навсегда. Но этого, конечно, не происходило.
…И наверное не произойдет еще долго, несколько лет. А потом, конечно же, произойдет, а как же иначе? Произойдет тогда, когда Принцесса вырастет, и уже никто, кроме Писателя, даже про себя не будет называть ее Принцессой. И тогда им понадобится честно и обстоятельно поговорить про множество вещей, про него, про нее, про пузырь, про стену, и про то, что было до стены, и до того, как они впервые повстречались, и про то, кто из них в какой момент как себя чувствовал, и почему что-то сделал или не сделал, и как сложилась жизнь каждого из них к настоящему моменту, и что они думают про счастье, и что полагают делать дальше.
И в какой-то момент Принцесса заново узнает его, и по ее лицу, моментально сменяя друг друга, пробегут озорство, и хитреца, и говорливое вдохновение, когда хочется одномоментно выпалить миллион вещей, и от этого еще сильнее разбирает смех, и желание строить рожи, и быть одновременно очень взрослой и очень маленькой, и нежный и откровенный румянец, заливающий и щеки, и шею, и аж до самой спины, накатывающий тогда, когда происходит что-то неожиданное, страшноватое и прекрасное…
Но пока Принцессе, по счастью, замуж было не пора, и она жила у себя дома, среди превосходящих, но по преимуществу дружественных сил. И была она очень и очень разной в разных частях своей жизни. И если бы люди, знавшие одну Принцессу, украдкой увидели бы другую, они бы не на шутку удивились и даже могли бы заподозрить, что это вовсе не Принцесса, а ее отдаленно похожая сестра. Сестры же у Принцессы не было, хотя она очень ее хотела. Но от одного хотения сестры не появляются. С другой стороны, фантазия Принцессы с такой легкостью наполняла ее жизнь разношерстными яркими персонажами, реальными и вымышленными, что тосковать по воображаемой сестре вовсе не было времени.
Та жизнь Принцессы, которую окружающие считали главной, настоящей и даже единственной, складывалась не то чтобы очень празднично, и даже довольно-таки не праздно, но методично, привычно и от этого хорошо. Пока в один ужасный, неправдоподобный день Принцесса не оказалась в западне.
Как такое могло случиться, она совсем не поняла. Раньше в мире были две неравные, несравнимые, но значительные силы, выбирать между которыми было не нужно. Силы эти хоть и были совершенно из разного теста, кое-как между собой ладили. А потом вдруг (вдруг!) вселенский распорядок нарушился, космический контакт порвался, и Принцесса осталась между этими силами, полюсами притяжения и отталкивания, совершенно одна.
Сколько она себя помнила, ее жизнью управляла Комиссия - строгая, вдумчивая, неустанная. С Комиссией было надежно, привычно и скучновато. В Комиссии чувствовалась грандиозная сила безусловной правоты, уверенности, недвусмысленности, предсказуемости и психической неподвижности. Понимания того, что жизнь – не все масленица, не все каникулы, развлекушки и хихишки, что нужно вести себя сообразно своему возрасту, а лучше даже немного взрослее, степеннее, ответственнее. Что нужно трудиться и слушаться, а радоваться в отведенное время и по остаточному принципу. Что жизнь полна обязанностей и трудностей, и что не надо искать легких путей. Потому что жизнь вообще не задумана как легкая штука.
А потом появился Писатель. То есть он всегда где-то был, но в какой-то момент появился совсем рядом с ней. И при нем Принцесса поняла, что бывает по-другому, и что она сама бывает другой: дурашливой, смешливой, безответственной фантазеркой. С ним так здорово можно было хохотать во все горло, до икоты, бегать наперегонки, сочинять бесконечные причудливые истории, писать рассказы и рисовать друг друга на салфетках в кафе, важничать, кататься на коньках, называться Вашим Величеством, разыгрывать умирающего лебедя, повисая у него на руках или прыгучего кенгуренка, высоко подпрыгивающего на каждый шаг – пиу-пиу-пиу.
Но все это внезапно кончилось. Что-то ей непонятное произошло, и от попыток разобраться, что же именно, ее тут же охватывала паника. И в этой панике нужно было как можно крепче держаться знакомой и крепкой Комиссии и подальше от непонятного, непредсказуемого Писателя, чтобы можно было хоть как-то жить. Принцесса часто сидела за столом с тетрадью и книгой, и чувствовала, что пузырь дружественного воздуха вокруг нее, в котором можно было хоть как-то жить, сужается до предела, и невозможно свободно двигаться, говорить и дышать. Жизнью по-прежнему руководила Комиссия, родная и непреклонная, а Писатель превратился в молчаливую обесцвеченную тень. Посмотреть ему прямо в глаза было невозможно, немыслимо, она чувствовала, что от этого он сразу станет настоящим, живым, прежним, и в тот же момент пузырь вокруг нее окончательно лопнет, а как жить за пределами пузыря Принцесса боялась даже себе представить.
Потом он уходил, и пузырь мало-помалу вновь наполнялся знакомым сухим воздухом без цвета и запаха, и жизнь шла своим чередом. Но она знала, что через какое-то время Писатель вернется, сядет в то же место дивана и в том же полнейшем молчании, в котором слышен бег часов, будет поверх толстенной книги ласково смотреть в ее затылочек. Еще он снова попробует с ней заговорить, а ей снова прильет к лицу кровь, и сережка дрогнет в ее маленьком нежном ушке, и она фыркнет, спрячется, убежит глазами и головой в книжку, спасая остатки пузыря, в котором можно хоть как-то жить.
Однажды Писатель не пришел, и Принцесса почувствовала, что ей его не хватает, и что без него она уже не совсем Принцесса, и что ей недостает той смешливости и игривой веселой дурашливости, которая расцветает в ней под его взглядом. Но Принцессы так устроены, что им трудно додумывать такие мысли до конца, и тем более с кем-то их обсуждать.
А Писатель тоже непросто переживал такой воинственный поворот вселенной и всячески винил себя в том, что не смог ему воспрепятствовать и даже сам отчасти стал причиной страданий своей дорогой Принцессы. Но ему, конечно же, было легче и проще, и он много с кем мог об этом поговорить. И все же иногда его тоска по настоящей Принцессе, не одной, не другой, а той, которую видел и знал только он, пронзительно оживала в нем, и он ломал голову над тем, как же снова с ней повидаться. Ему хотелось верить, что если она хоть раз посмотрит ему прямо в глаза и посчитает до десяти, то стена, возведенная из непонятного и ужасного, которая их разделила, растает воздухе навсегда. Но этого, конечно, не происходило.
…И наверное не произойдет еще долго, несколько лет. А потом, конечно же, произойдет, а как же иначе? Произойдет тогда, когда Принцесса вырастет, и уже никто, кроме Писателя, даже про себя не будет называть ее Принцессой. И тогда им понадобится честно и обстоятельно поговорить про множество вещей, про него, про нее, про пузырь, про стену, и про то, что было до стены, и до того, как они впервые повстречались, и про то, кто из них в какой момент как себя чувствовал, и почему что-то сделал или не сделал, и как сложилась жизнь каждого из них к настоящему моменту, и что они думают про счастье, и что полагают делать дальше.
И в какой-то момент Принцесса заново узнает его, и по ее лицу, моментально сменяя друг друга, пробегут озорство, и хитреца, и говорливое вдохновение, когда хочется одномоментно выпалить миллион вещей, и от этого еще сильнее разбирает смех, и желание строить рожи, и быть одновременно очень взрослой и очень маленькой, и нежный и откровенный румянец, заливающий и щеки, и шею, и аж до самой спины, накатывающий тогда, когда происходит что-то неожиданное, страшноватое и прекрасное…
Комментариев нет:
Отправить комментарий